Джеймс Джойс
Улисс
На Виклоу-Лейн витрина мадам Дойл, бальные платья и бижутерия, остановила его. Он стоял, глазея на двух молотил раздетых до самой шкуры, вскинувших кулачищи. Из боковых зеркал два юных господина Дигнама, в трауре, раззявились безмолвно. Майлер Кьог, любимец Дублина, встретится со старшим сержантом Беннетом, скуловоротом из Портобелло, в поединке за приз в пятьдесят соверенов. Боже, вот будет молотиловка, стоит поглядеть. Майлер Кьог это вон тот, который бьёт, в зелёном поясе. Вход две монеты, солдатам за полцены. От мамули я бы запросто смылся. Юный господин Дигнам, что слева, повернулся, когда и он повернулся. Это я в траурном. А когда состоится? Двадцать второго мая. Конечно, блин, уже прошло.
Он повернулся направо и справа тоже юный господин Дигнам повернулся, кепка набекрень, воротник выскочил. Задрав подбородок, чтоб пристегнуть воротник, он увидел изображение Мари Кендел, очаровательной субретки, рядом с парой молотил. Из тех ляль, что Стоер держит в пачках с бычками, которые смалит втихую, а старик его как-то застукал и вздрючил.
Молодой господин Дигнам опустил свой воротник и побрёл дальше. Но самый сильный молотила это Фицсаймонс. Раз заедет в дыхалку и ты готов до конца следующей недели, парень. А по технике лучшим молотилой был Джим Корбет, пока Фицсаймонс не выбил из него опилки, финты у него – класс.
На Грэфтон-Стрит юный господин Дигнам увидал красный цветок во рту богатого джентла, и на нём ещё пара шикарных колёс, а он только слушал чего ему варнякает старый ханыга, да скалился всю дорогу.
Сендимонтского трамвая не видать.
Юный господин Дигнам пошёл вдоль Нассау-Стрит, перехватив свинину в другую руку. Воротник опять подскочил и он его одернул. Блинская пуговица слишком мала для петли в рубашке, заколебала, блин. Ему встретились школьники с сумками через плечо. Я и завтра не пойду, аж до понедельника. Ещё попались школьники. Заметили, что я в трауре? Дядя Барней сказал, что даст извещение в сегодняшнем вечернем номере. Тогда все увидят и прочтут в газете напечатаную мою фамилию и папкину.
Лицо его, что только что было красным, всё посерело, а к глазу подбиралась муха. Этот хруст, когда вворачивали шурупы в гроб, и буханье, как сносили вниз. А в нём был папа, а мама плакала в гостиной, а дядя объяснял носильщикам как развернуться на лестнице. Большой был гроб и высокий, а на вид тяжелый. Как так случилось? В тот вечер папаня был поддатый, стоял на лестнице и орал где его ботинки, чтоб пойти к Танею ещё поддать, такой на вид занюханный и хлипкий в своей рубашке. Не увижу никогда. Вот это смерть. Папа умер. Мой отец умер. Он мне говорил слушаться маму. И ещё что-то, но я не услышал только заметил как его язык и зубы старались выговорить получше. Бедный папа. Это был м-р Дигнам, мой отец. Одна надежда, что он теперь в чистилище, потому что в субботу вечером сходил на исповедь к отцу Конрою.
* * *
Вильям Хамбл, эрл Дадли, и леди Дадли, в сопровождении полковника Хазельтайна, выехали после ланча из вице-королевской резиденции. Во втором экипаже находились – её честь м-с Пагет, мисс де Корси и его честь Джеральд Вард, адьютант вице-короля.
Кавалькада выехала через нижние ворота Феникс-Парка, где ей отдал честь почётный караул полисменов, и направилась мимо Королевского моста вдоль северных пристаней. При проезде через столицу вице-королю был оказан самый тёплый прием. У Блади-моста м-р Томас Кернан, с той стороны реки, приветствовал его, бестолку, издалека. Между Вайтвотским мостом и мостом Королевы вице-королевские экипажи лорда Дадли миновали, но не были приветствованы м-ром Дадли Вайтом, Б. И., М. И., стоявшим на выезде с Арранской пристани возле ломбарда м-с М. Е. Вайт, на западном углу Арран-Стрит и почёсывавшим нос указательным пальцем, от неопределённости: как поскорей добраться в Фибсборо, можно трамваем с двумя пересадками, или окликнуть извозчика, или же пешком через Смитфилд, холм Конституции и конечную станцию Бродстон. На ступенях Четырех Судов Ричи Гулдинг с кассовой сумкой Гулдинг, Коллис и Варда с удивлением заметил их. За Ричмондским мостом у дверей конторы Ребен Дж. Додд, адвоката, агента Патриотической Страховой компании, пожилая женщина, собиравшаяся войти, передумала и вернувшись, как и пришла, вдоль витрин Кинга, доверительно улыбнулась представителю Его Величества. Из своего дренажного туннельчика в стене Лесной пристани, под конторой Тома Девана, речка Поддл с вассальной преданостью вывесила язык жидкого дерьма. Поверх занавески в Ормонд отеле, золото возле бронзы, головка мисс Кенеди возле головки мисс Даус, выглянули, полюбоваться. На Ормонд-пристани м-р Дедалус, на своём пути от оранжереи до оффиса помощника шерифа, встал, как столб, посреди улицы и низко опустил свою шляпу. Его Превосходительство грациозным жестом ответил на приветствие м-ра Дедалуса. От Кахилского угла преподобный Хью Ц. Кошелл, М. И., послал поклон, не замеченный, подумывая о лордах-представителях, чьи руки благосклонно в старину выдавали щедрые бенефиции священослужителям. На Греттен-мосту Лениен и М'Кой, расставаясь друг с другом, посмотрели на проезжающие экипажи. Проходя мимо конторы Роджера Грина и большой красной типографии, Герти МакДовел, что несла микстуру своему занедужавшему отцу, догадалась по манерам, что это были леди и лорд-лейтенант, но не смогла рассмотреть что же было на Её Превосходительстве, так как трамвай и здоровенный жёлтый фургон Спрингса "Перевозка мебели" остановились как раз перед ней из-за того, что это был лорд-лейтенант. За Ланди-Футс из дверного проёма трактира Каванага Джон Вайз Нолан ухмыльнулся с невидимой холодностью на лорда генерал-лейтенанта, генерал-губернатора Ирландии. Досточтимый Вильям Хамбл, эрл Дадли, кавалер Б. К. В. О., миновал всё время тикающие часы Мики Андерсона и восковые свежещёкие манекены Генри и Джеймса в шикарных костюмах. Джентельмен Генри, dernier cri Джеймс. Далее, напротив Дамских Ворот, Том Рошфор и Носач Флинн наблюдали приближение кавалькады. Том Рошфор, уловив на себе взгляд леди Дадли, быстро вытащил большие пальцы рук из карманов бордового жилета и снял перед ней шляпу. Очаровательная субретка, великая Мари Кендал, с подмалеванными щеками и вздёрнутой юбкой, намалёванно ухмыльнулась со своей афиши над Вильямом Хамблом, эрлом Дадли, и над полковником Х.Т. Хезельтайном, а так же над их честью Джеральдом Вардом, адьютантом. Из окна Ч. Х. П. Хват Малиган, весело, и Хейнс, хмуро, уставились вниз на вице-королевский экипаж, поверх плеч оживленных посетителей, масса фигур которых затеняла шахматную доску, куда упорно смотрел Джон Говард Парнел. На улице Фоунса, Дилли Дедалус, подняв взгляд от Французского для начинающих, Шарнедаля, увидела натянутые тенты от солнца и блеск вращающихся колесных спиц. Джон Генри Ментон, заполняя двери Здания Коммерции, уставился вино-отягчёнными устрицами глаз, держа в толстой левой руке увесисто-золотые охотничьи часы, так и не взглянутые на. Вровень с выбрасываемой в беге в воздух передней ногой лошади короля Билли, м-с Брин отдёрнула назад своего мужа из-под копыт сопровождения. Она прокричала ему на ухо в чём дело. Поняв, он пересунул свои тома к левой части груди и помахал второму экипажу. Его честь Джеральд Вард, адьютант, приятно удивлённый, поспешил ответить. На углу Понсби, белый бочонок Х. изнемождённо остановился и четыре оцилиндренных белых бочонка стали следом за ним Е. Л. И. С., покуда прорысят мимо форейторы и экипажи. Напротив музыкальных товаров Пиготта, м-р Денис Дж. Маггини, учитель танцев и пр., пестро одеянный, церемонно ступающий, был обогнан вице-королем и не замечен. Вдоль стены провоста прогулочно шагал Ухарь Бойлан, ступая в коричневых туфлях и в носках с небесно-голубым узором под припев МОЯ ПОДРУЖКА ДЕВУШКА ИЗ ЙОРКШИРА. Ухарь Бойлан явил небесно-голубым лентам на лбах коренников и их высоко вскидываемым ногам галстук небесно-голубого цвета, широкополое канотье, залихватски набекрень, и саржевый костюм цвета индиго. Руки, сунутые в карманы пиджака, забыли поприветствовать, но он предложил трём дамам смелое любованье своих глаз и красную гвоздику меж его губ. Когда они проезжали вдоль Нассау-Стрит, Его Превосходительство обратил внимание кивающей ему супруги на программу музыки, исполняемой на тот момент в Колледж-Парке. Невидимые лужёные парни-горцы трубили и барабанили вслед кортежу.
И хоть она фабричная девчонка,
Не носит модных платьев и туфлей.
БАРААБУМ.
Но никого на свете нет милее
Йоркширской розочки моей
БАРАОБУМ.
От стенки в гонку-гандикап на четверть мили по непересечённой местности стартовали М. К. Грин, Х. Грифт, Т. М. Патей, К. Скейф, Д. Б. Джеффс, Г. Н. Морфи, Ф. Стивенсон, К. Адерли и В. С. Хаггард, по очереди. Шагая мимо Финн-отеля Кэшл Бойл О'Коннор Фицморис Тисдал Фарелл уставился свозь яростный монокль поверх экипажей на голову Е. М. Соломонса в окне Австро-Венгерского вице-консульства. В глубине Лейнстер-Стрит, у служебных ворот Троицы, верный слуга королю, Горнбловер, коснулся своего охотничьего картуза. Когда лоснящиеся кони цокали по Марион-Сквер, юный господин Патрик Алоизий Дигнам, пережидая, увидел как приветствуют джентла в цилиндряке и тоже поднял свою новую чёрную кепку пальцами в жиру от обёртки свинины. И воротник его тоже подскочил. Вице-король, следуя на торжественное открытие Мируского базара для сбора средств на мерсерский госпиталь, проехал со своим кортежем в направлении Нижней Маунт-Стрит. Он миновал слепого юношу напротив заведения Бродбента. На Нижней Маунт-Стрит прохожий в коричневом макинтоше, жуя сухой хлеб, пересёк их путь, быстро и невредимо. У моста над Королевским каналом от своей дощатой ограды м-р Юджин Страттон, с улыбкой на пухлых губах, зазывал всех проходящих пожаловать в местечко Пемброк. На углу Хадингтон-Роуд две запесоченные женщины остановились, зонт и сумка, а в ней одиннадцать беззубок, повернулись обозреть, удивившись, лорда-мэра и леди-мэршу, только он почему-то без своей золотой цепи на груди. На Нортамберленд-Роуд и Лендедон-Роуд Его Превосходительство отвечал, неукоснительно, на приветствия редких пешеходов, приветствие пары маленьких школьников у садовых ворот дома, которым, говорят, залюбовалась покойная королева при посещении ирландской столицы со своим супругом, принцем-консортом, в 1849 году, и на приветственный взмельк Альмидано Артифониовых крепких штанов, заглатываемых захлопывающейся дверью.
* * *
Бронза с золотом услыхали железо подков, сталезвонное.
Разряснснтснсн.
Заусеницы, сколупнуть заусеницы с тверди ногтя большого пальца, заусеницы.
Ужас! И зарумянилась ещё червонней золото.
Осиплый насвист пяти нот.
Посвист. Синий цвет на золоте башенкой уложенных волос.
Прыгучая роза на атласистых грудях атласа, роза Рима.
Заливается, наливая: Идолорес.
Зырк! Кто в …златовзгляде?
Звяк окликнул бронзу жалея.
И зов, чистый, долгий, полный биения. Вожделенномирающий зов.
Зазыв. Мягкое слово. Но глянь! Гаснут яркие звезды. О, роза! Замечает ответную трель. Рим. Занимается утро.
Дилинькает колясочное диньканье.
Монеты звяк. Часов тик.
Признание. Sonnez. Не могу. Шлепок резинки. С тобой расстаться. Шлёп. La cloche! Ляжки шмяк. Воткрытую. Милая, прощай!
Динь. Цве.
Грянули аккорды. Когда любовь зовет. Война! Война! Литавры.
Парус! Вуаль трепещет над волнами.
Пропало выфлейтил дрозд. Всё пропало теперь.
Рог. Вьюнок.
Когда впервые он узрел. Увы!
Спарились на всю. Ходуном, вовсю.
Заливистая трель. А, подманка. Обманчивая.
Марта! Приди!
Хлопхлуп. Хлипхлап. Хлоппихлоп.
Божемилостивый онник огданес лышалзавсю.
Глухой лысый Пат отрезал и поддел под.
Зов в светлолунную ночь: так далёк: далёк.
Мне так тоскливо. P.S. Так одинокоцветно.
Слушай!
Шипастый и крученый холодный рожок моря. Есть у тебя? Всем и каждому плеск и неслышный рокот.
Жемчуга: когда она. Рапсодии Листа. Снимсссс.
Ты нет?
Нет ещё: нет, нет: думаю: Лайдл. Петушком фазанчиком карра.
Чёрный.
Басовито. Давай, Бен, давай.
Погоди, пока угожу. Хи хи. Годи пока хи.
Но погоди!
Далеко в тёмных недрах земли. Вкраплена руда.
Вомягосподне. Всё минуло. Всё рухнуло.
Крохотныe, трепетные опахальца её девственных волос.
Аминь! Он яростно вгрызся.
Н-на! Туда-сюда, обратно! Жезл круто торчком.
Бронзалидия близ Минызлата.
Возле бронзы и злата, в океанозелёном сумраке. Цвет.
Старый Цвейт.
Примчался постучался. Петушком карра.
Молитесь за него! Молитесь люди добрые!
Его подагренные пальцы ошеиваются.
Большой Бенабен. Большой Бенбен.
Последняя роза Рима цвет лета оставила мне.
Так грустно и одиноко.
Фвии! Вейнул легонько.
Настоящие мужчины. Лид Кер Коу Де и Дол. Ага, ага. Честной народ. Враз подымут твой диньк донком.
Хху! Оо!
Где бронза сблизи? Где злато издали? Где подковы?
Рррпр. Краа. Краандл.
Только тогда и не. Напишите мою эпфрипфитапфию
Свершил.
Начали!
Бронза возле злата, головка мисс Даус подле головки мисс Кеннеди над шторкой Ормонд-бара, услыхали вице-королевские подковы сталью звякавшие мимо.
– Это она?– спросила мисс Кеннеди.
Мисс Даус сказала да, сидит с его превосходом, в жемчужно-сером рядом с eau de Nil.
– Изысканный контраст,– промолвила мисс Кеннеди, тогда как, встрепенувшись, мисс Даус пылко зачастила:
– Глянь на красавчика в шёлковом цилиндре.
– Кто? Где?– спросила золото ещё взволнованней.
– Во втором экипаже,– сказали влажные губы мисс Даус, подсмеиваясь на солнце.– Сюда смотрит. Думает посмотрю я, или нет.
Она метнулась, бронза, к другому краю, притиснув лицо к стеклу в ореоле учащённого дыхания.
Ее влажные губы подхихикнули:
– Готов, оглянулся.– Она засмеялась.
– О, несчастный! Ну, разве не идиоты эти мужчины?
С печалью.
Мисс Кеннеди отошла печально из яркого света, закладывая прядку волос за ухо.
Отходя опечаленно, уже не золото, она подвернула, заложила волосы. С печалью заложила она, отходя, золотую прядку за завиток уха.
– Им-то всё удовольствие,– печально сказала она потом.
Мужчина.
Цветорый шёлмимо мимо Моланговых труб, неся на груди услады греха от букиниста Вайна, неся в памяти сладость греховных слов, мимо пыльной мятой вывески Кэролла, для Рауля.
Коридорный к ним, к ним в бар, к ним, бармен-девам, пришел. Для них, сам открыв себе, он бухнул на стойку свой поднос болтливого фарфора.
И:
– Вот вам ваши чаи,– сказал он.
Мисс Кеннеди манерно переместила чайный поднос вниз на перевёрнутый плетеный короб, с глаз долой, пониже.
– Ну, чё там?– топотливый коридорный безманерно спросил.
– Поди узнай,– отрезала мисс Даус, оставляя свой смотровой пункт.
– Твой хахаль, небось?
И гордо бронза ответила:
– Я пожалуюсь на тебя м-с де Мэсси, если услышу ещё хоть одну из твоих развязных скабрезностей.
– Разряснсн снснтсноридорыло зашмыгало грубо, отходя, когда пригрозила, как и пришёл.
Цвет.
На цветок свой прихмурясь, мисс Даус сказала:
– Этот сосунок просто несносен. Если не образумится, я ему ухо выкручу на ярд, и не меньше.
Аристократично, в изысканном контрасте.
– Не обращай внимания,– мисс Кеннеди ей в ответ.
Она налила чай в чайную чашку, потом обратно в чайник, чай. Они погрузились за утёс своей стойки, ожидая на табуреточках у перевёрнутых коробов, ожидая пока чай настоится. Ощупали свои блузки, обе из чёрного атласа, два и девять за ярд, ожидая пока настоится чай, и по два и семь.
Да, бронза вблизи, возле золота издалёка, слышали сталь сблизи, звон копыт издалека, и слышали копыт сталь, копыт звон, стали звяк.
– Я не слишком ужасно сгорела на солнце?
Мисс Бронза разблузила свою шею.
– Нет,– сказала мисс Кеннеди.– Краснота сойдёт, останется только загар. Ты не пробовала боракс с вишнёво-лавровой водой?
Мисс Даус привстала увидеть свою кожу, искоса, в барзеркале золочёнобуквенном, где рейнское и бокалы для кларенса поблескивали, и, между ними, морская раковина.
– И то же самое с моими руками,– сказала она.
– Попробуй ещё глицерином,– мисс Кеннеди посоветовала.
Прощально взглянув на свою шею и руки, мисс Даус:
– От всего этого только прыщи,– ответила, вновь садясь.– Я спрашивала у того пенька в аптеке Бойда что-нибудь для моей кожи.
Мисс Кеннеди, разливая, теперь уж настоявшийся, чай, поморщилась и взмолилась:
– Не вспоминай мне про него ради всего святого!
– Но подожди, что я тебе расскажу-то,– мисс Даус упрашивала.
В усладный час мисс Кеннеди, подлив молока, заткнула оба уха мизинцами.
– Нет, не надо!– она вскричала.
– Я не слушаю,– вскричала она.
Но Цвейт?
Мисс Даус прокряхтела гундосым голосом пенька:
– Для вашей кого?– говорит он.
Мисс Кеннеди ототкнула свои уши: слышать, говорить; но сказала, но взмолилась опять:
– Не напоминай мне о нём, а то кончусь. Жуткий старикашка! Тот вечер в Старом Концертном зале!
Она схлебнула брезгливо свой настой, горячий чай, глоточек, прихлебнула сладкий чаёк.
– Во такой он был,– мисс Даус сказала, взведя на три четверти бронзу своей головы, топорща крылья носа.
Хуфа! Хуфа!
Пронзительный смеха взвизг у мисс Кеннеди вырвался из горла. Мисс Даус хуфала и отсапывалась через ноздри, что трепыхались, рязрястнстн, как бы вынюхивая.
– О!– воплем взвопила мисс Кеннеди.– Разве можно забыть его выпяливший глаз!
Мисс Даус всколоколилась глубоким бронзовым смехом, крича:
– Да ещё и твой глаз!
Цвечей тёмный глаз прочёл имя Аарона Фигснора. Почему я всегда думал Фигсбор? Сбор фиг думал я. И гугенотское имя Проспера Лорэ. По блаженным девам Басси прошлись Цвейта тёмные глаза. Голубоодеянная, снизу белое, приди ко мне. Верят, что она божество или богиня. Там они сегодня. Не высмотрел. Тот ещё заговорил. Студент. Потом с сыном Дедалуса. Может быть Малиган. Все девственницы в комедиях. На что и ловятся эти сластолюбцы: её белое.
Прошлись его глаза. Услады греха. Сладки те услады. Греха.
В хохотном перезвоне молодые златобронзовые голоса смешались, Даус с Кеннеди, твой глаз тоже. Они запрокидывали юные головы, бронза расхохота, дать вольнолёт их смеху, до писка, твой тоже, сигналам друг другу, высоким пронзительным взвизгам.
Ах, отдуваясь, вздыхая. Вздыхая, ах, истощившись, их веселье утихомирилось.
Мисс Кеннеди пригубила свою чашку вновь, приподняв, отпила глоточек и дохохотнула. Мисс Даус нагнувшись вновь над чайным подносом, встопорщила вновь свой нос и выкатила уморно напученные глаза. Вновь Кеннехихи, склоняя свою белокурую башенку волос, склоняя, свой черепаший гребень на затылке показывая, выпырснула изо рта свой чай, захлебываясь чаем и смехом, кашляя придушенно, крича:
– О ожирелые глазищи! Представь, чтоб выйти за такого замуж,– вскрикнула она.– С его бородёнкой.
Даус дала полную волю прелестному взвизгу, полному взвизгу полной женщины, восторгу, веселью, презрительности.
– Замуж за ожирелый нос!– взвизгнула она.
Пронзительно, заливистым смехом, за бронзой и золото, вызывали они, каждая у каждой, хохот за хохотом, вызванивая по очереди. А потом опять закатились. За жирный, сама знаешь. Изнеможённо, бездыханно, свои потрясённые головы клали они, заплетённые и башневзведенные блескогребнями, на кромку стойки. Совсем раскрасневшиеся (О!), задыхающиеся, в поту (О!), совсем бездыханные.
Замужем за Цвейтом, за жирвлезцветом.
– О, все святые!– мисс Даус сказала, взъохнув над своей прыгающей розой.– Лучше б я не смеялась столько. Прям взмокла вся.
– О, мисс Даус!– мисс Кеннеди протестовала.– Вы просто ужас!
И зарделась ещё пуще (вы ужас), ещё золотистей.
Мимо Кэнтвелских контор брел Жирморцвейт, мимо дев Сеппи в их ярком масле. Наннети-отец охотился на такие вещицы, выманивал, ходя по домам, как я. Религия окупается. Надо свидеться с ним насчёт ключного абзаца. Сперва поесть. Хочется. Ещё нет. Сказала в четыре. Время всё идет. Стрелки крутятся. Далеко. Где поесть? У Кларенса, у Долфена. Дальше. Для Рауля. Поесть. Или выжму пять гиней за те объявы. Лиловое шёлковое белье. Пока ещё нет. Услады греха.
Румянец сходит, ещё сходит, золотисто бледна.
В бар их вошёл м-р Дедалус. Заусеницы, отколупывая заусеницы с широкого ногтя на большом пальце. Заусеницы. Он вошёл.
– О, с возвращением, мисс Даус.
Он подержал её руку. Приятным был её отпуск?
– Супер.
Он в надежде, что Ростреворская погода была превосходной.
– Роскошной,– сказала она.– Полюбуйтесь, на что я похожа. День деньской валялась на пляже.
Бронзовая белизна.
– Разве можно так себя вести?– сказал ей м-р Дедалус и мягенько пожал её руку.– Соблазнять несчастных простаков мужчин.
Мисс Даус атласно выскользила свою руку.
– Ах, ну вас,– она сказала.– Уж такие вы простаки, я так и поверила.
Но он такой.
– Уж я-то точно – да,– призадумался он.– В колыбельке у меня был до того наивный вид, что так и назвали – простак Саймон.
– Вы, небось, были просто пупсик,– отвечала мисс Даус.– И что же доктор прописал на сегодня?
– То самоеаздумывал он,– что вы и сами б себе пожелали. Наверно, побеспокою вас просьбой o капелькe свежей воды на полстакана виски.
Звяк.
– Сию секундочку,–согласилась мисс Даус. С резвой грацией к подзеркаленной золотистости Кантрел и Кочренской Минеральной оборотилась она грациозно, выцедила меру златого виски из хрустального его штофа. Из-за полы своего пиджака м-р Дедалус достал мешочек и трубку. Резво подано!
Высвистнул на мундштуке он пару сиплых флейтонот.
– Ей-боаздумствовал он.– Мне часто хотелось побывать на горах Морна. Там, наверно, сам воздух полон тоника. Но, говорят, если долго грозишься, в конце концов так и сделаешь. Да, да.
Да. Он втиснул пальцами очески её девичьих волос, её русалочьих, в трубку.
Заусеницы. Очески. Раздумье. Безмолвие.
Никто ничего не сказал. Да.
Весело мисс Даус протирала фужер, тралялялякая:
– О, Идолорес, морей восточных королева.
– М-р Лидвел заходил сегодня?
Вошёл Лениен. Вокруг себя присмотрелся Лениен. М-р Цвейт достиг Эссекского моста. Да, м-р Цвейт пересёк мост Эссекский. Мне надо написать Марте. Куплю бумаги у Дейла. Продавщица там вежливая. Цвейт. Старина Цвейт. Синий цвет во ржи.
Он был во время ланча, мисс Даус сказала. Лениен прошёл вперёд.
– М-р Бойлан меня не спрашивал?
Он спросил. Она ответила:
– Мисс Кеннеди, м-р Бойлан не заходил когда я была наверху?
Она спросила. Мисс голос Кеннеди в ответ, вторая чашка чая на весу, взгляд её потуплен в страницу.
– Нет. Его не было.
Мисс потупясь Кеннеди, слышала не глядя, всё читала. Лениен вокруг колпака с сэндвичами обвернул, вкругаля, своё тело вокруг.
– Гняньте-ка! Ктосеньки тутоньки в уголочике?
Ни взгляда Кеннеди ему за старанья, он, всё же, продолжал увертюры. Чтоб где точка – тамочки делать стоп. А читать только чёрненькие: кругляшки это о, а те гнутые – сэ.
Звяк-позвяк извозчичья коляска.
Златодева, она читала и не взглядывала. Ноль внимания. Не замечала, как он читал, без партитуры, басню ей, приплямкивая:
– Лиса вы-стретила жэ-ура-вы-ля. И гэ-о-вы-о-рэ-итт: Сы-унь сы-вой кы-люв мэ-нэ-е вы гэ-ор-лэ-о и вэ-ынньь кы-ость.
Он распевничал зря. Мисс Даус обернулась к своему чаю в сторонке.
Он вздохнул в сторонку.
– Эх, ма! Ох-ти, мне!
Он приветствовал м-ра Дедалуса и получил кивок.
– Поклон от славного сына славному родителю.
– Кто ж это был?– спросил м-р Дедалус.
Лениен благожелательнейше развел руками. Кто?
– Кто был?– спросил он.– Что за вопрос? Стефен, юный бард.
Не выгорело.
М-р Дедалус, славный поединщик, уложил рядом свою сухо набитую трубку.
– Ясно,– сказал он.– Я на долю секунды его не признал. Говорят, он нынче водится с отборнейшей компанией. Недавно видел его?
Он видел.
– Прямо сегодня осушил с ним чашу нектара,– сказал Лениен.– У Мунея en ville и у Мунея sur mer. Он получил пети-мети за труды своей музы.
Он улыбнулся чаеомытым губам бронзы, внимающим губам и глазам.
– Ирландская elite заглядывала ему в рот. Дородный книгочей, Хью МакХью, наиодареннейший писака и редактор Дублина, и тот юнец менестрель с дикого непросыхающего запада, известный под благозвучным прозвищем О'Меден Берк.
После паузы м-р Дедалус поднял свой грог и:
– Представляю, какая там была пошлятина,– сказал он.– Ясно.
Ему ясно. Он выпил.
Устремив взор на далёкое утро в горах. Опустил стакан.
Посмотрев в направленьи дверей салуна.
– Я смотрю вы переставили рояль.
– Сегодня настройщик приходил,– сказала мисс Даус,– настроить к концерту с выпивкой, и я ещё никогда не слыхала такого изысканного пианиста.
– Да ну?
– Разве нет, мисс Кеннеди? Настоящая классика, знаете. И к тому же слепой, бедняга. И двадцати, я уверена, ещё нет.
– Да, ну?– сказал м-р Дедалус.
Он допил и отбрёл.
– Так грустно смотреть на его лицо, – посочувствовала мисс Даус.
Прокляни тебя Господь, сучий выблядок.
Печали её поддинькнул колокольчик едока. В дверь из обеденного зала подошёл лысый Пэт, подошёл всполошённый Пэт, подошёл Пэт, официант из Ормонд-бара. Пиво для обедаюшего. Пиво без резвости она налила.
Нетерпеливясь, Лениен ожидал когда Бойлан, нетерпеливясь, когда призвякает коляской ухарь-парень.
Подняв крышку он (кто?) заглянул в гроб (гроб?) на косой трехсторонник (рояль!) струн. Он нажал (тот самый, что жал её руку умильно), слегка педалируя, тройку клавиш: посмотреть подход войлоковых толстот, услыхать приглушенные удары молоточков.
Два листа глянцевой плотной бумаги, экономятся два конверта, недаром у Виздома Хелиса меня прозвали мудрый Цвейт, у Дейла Генри Цветсон купил. Ты несчастлив в своем доме? Цветок мне в утешение, и булавку – смотри не уколись. Что-то означает, язык цветов. Фиалка это что? Невинность это. Порядочная девушка встречается после мессы. Спасибочки, очень нада. Цвейт озирал плакат на двери, покачиваясь, русалка курит меж красивых волн. Курят и русалки, самые душистые затяжки. Волосы вьются любострастно. Для кого-то из мужчин. Для Рауля.
Он глянул и увидал вдалеке, на Эссекском мосту, залихватскую шляпу катящую на одноосной коляске. Опять. Третий раз. Совпадение.
Звякая на мягких резинах, колесила она от моста к Ормонд-пристани. Упредить. Рвани. Только быстро. В четыре. Уже скоро. Ещё успею.
– Два пенса, сэр,– осмелилась сказать продавщица.
– Ах, да.. я забылся.. извините…
И четыре. В четыре она. Победительно она Цвеизмученному улыбнулась. Цве-таки пойду. Сле обеда. Думаешь ты один такой на свете? Она готова с каждым. Для мужчин.
В дремотной тиши склонялась злато над своей страницей.
Из салуна зов донёсся долго неумолчный. Это камертон настройщика, который он забыл, он сейчас ударил. Зов вновь. Это он теперь вскинут, это он теперь пульсирует. Слышишь? Бьется чисто, чище, мягко, мягче, его звукогудная развилка. Длясь в замирающем зове.
Пэт дал деньги за бутылку шипучего: и, над подносом на колесиках и бутылкой шипучего, перед уходом, пошептался он, лысый и всполошённый, с мисс Даус.
– Померкли звезды в вышине…
Бессловесная песня пропела изнутри, выпевая:
– … утро настает.
Пригоршня птахонот отщебетнулась яркой трелью под чуткими руками. Ярко клавиши все взблескивая, связно, арфаккордно, воззвали к голосу запеть мелодию рассвета, юности, расстающейся любви, утра жизни, любви..
– Жемчужная роса…
Губы Лениена над стойкой шушукнули тихим приманным присвистом.
– Ну, взгляни на меня,– сказал он роза Рима.
Звяк приколесил к бордюру и стих.
Она поднялась и закрыла своё чтение, роза Рима. Рассерженое забытье, роза в грёзах.
– Она сама низко пала или её пихнули?– спросил он у неё.
Она ответила уничтожительно.
– Не задавайте вопросов, так и лжи не услышите.
Как леди, так по-ледивски.
Ухарь Бойлановы шикарные коричневые туфли поскрипывали по полу бара, где ступали. Да, злато вблизи, бронза издали, Лениен услышал и узнал, и приветствовал его:
– Гля, грядет, герой-победитель.
Меж коляской и витриной устало шагая, шёл Цвейт, непобеждённый герой. Может меня увидеть. Сиденье: на нём он сидел: тёплое. Чёрный усталый кот подходил к правоведческой сумке Ричи Гулдинга, вскинутой в приветствии.
– и от тебя я…
– Я слышал ты где-то в этих краях,– сказал Ухарь Бойлан. Он коснулся в честь светлой мисс Кеннеди края своей набекрененной соломы. Она улыбнулась к нему. Но сестра бронза переулыбила её, охорашивая перед ним свои более богатые волосы, грудь и розу.
Бойлан сделал заказ.
– Что тебе? Стакан горького? Стакан горького, пожалуйста, а мне терновый ликёр. Телеграмма пришла?
Нет ещё. В четыре он. Все сказали четыре.
Коуливы красные лопоухи и адамово яблоко у дверей оффиса шерифа. Увильну. Как раз Гулдинг подвернулся. Чего ему надо в Ормонде? Коляска ждёт. Выждем.
Привет. Далеко это? Чего-нибудь поесть. Я как раз тоже. Тут. Что, Ормонд? Самый стоящий в Дублине. Да, ну? Обеденный зал. Засесть там. Видеть и остаться незамеченным. Пожалуй, составлю тебе. Идём. Ричи пошёл впереди. Цвейт последовал за портфелем. Княжий пир.
Мисс Даус потянулась высоко снять графин, протягивая свою обатласеную руку, свой бюст, что вот-вот треснет, до того высоко.
– О! О!– подзуживал Лениен на каждую из потяжек.– О!
Но легко ухватила она добычу и ниспустила, торжествуя.
– Зачем не подрастёшь?– спросил Ухарь Бойлан.
Бронзочка, уделяя из своей бутыли густо-сиропистый ликёр для его губ, стрельнула глазами, пока текло (у него роза в пиджаке: кто дал?), и подсластила голоском:
– Самые лучшие товары в мелкой упаковке.
Вот что сказала она. Точнёхонько влила она тягучесиропный терновый.
– За удачу,– сказал Ухарь Бойлан.
Он выложил широкую монету, монета брязнула.
– Погоди,– сказал Лениен,– я ж тоже…
– Удачи,– пожелал он, подымая свой пенящийся эль.
– Мантия выиграет не запыхавшись,– сказал он.
– Я малость поставил,– сказал Бойлан, подмигивая и выпивая.– Не за себя, знаешь. Для приятного знакомства.
Лениен всё ещё пил и ухмыльнулся своему перекрененному элю и губам мисс Даус, что всё умгумали, не смыкаясь, океанопеснь, губы её траливаляли. Идолорес. Моря Востока.
Часы заурчали. Мисс Кеннеди пошла к ним (цветок: это кто ж дал?), относя чайный поднос. Часы бомнули.
Мисс Даус взяла монету Бойлана, смело стукнула кассовый аппарат. Тот дзенькнул.
Часы бомнули. Белянка Египта пощекотала-поворошила в кассоящике и поумгумкала и протянула на ладони монеты сдачи. Взгляд к Западу. Бом. Для меня.
– Это ж который час?– спросил Ухарь Бойлан.– Четыре?
Часа.
Лениен глазами изголодало на её умгумканье, бюст, угукая, дернул рукав Ухаря Бойлана.
– Послушаем, как время отбивается,– сказал он.
Портфель Гулдинга, Коллиса и Варда вёл Цвейта меж расцвеченных васильками изо ржи столами. Бесцельно выбрал он с кипучей целеустремленностью, лысый Пэт, прислуживая, стол поближе к двери. Быть поближе. В четыре. Забыл он что ли? Или какой-то трюк? Не прийти: подогреть аппетит. Я так не мог. Годить, выжидать. Пэт угодливо погодил.
Искромётная бронзы лазурь глазела на небесную синь Ухаревой бабочки и глаз.
– Ну, давай,– не отставал Лениен.– Тут никого, он ещё не слышал.