Александр Карпович Ливанов
Доверие сомнениям
Не в терминах суть
Сколько раз читали и слышали о писателях: этот, мол, «оптимист», а тот, мол, наоборот, «пессимист»… Литература по существу своему – дело оптимистическое. И, выходит, так называемый оптимизм писательский не может впасть в примитивное бодрячество, а пресловутый пессимизм – в отчаянную безысходность. Ведь, обращаясь словом своим к людям, писатель уже этим показывает, что, несмотря ни на что, не лишен веры и надежды, что уже этим – исполнен активного чувства жизни!..
Полнокровный задор глупости так же не оптимизм, как опечаленность мудрой мысли – не пессимизм… Термины вообще мало что говорят – как о жизни, так и о творчестве…
Из некомпетентности
В самом упрощенном виде – публицистика – это писательское слово на общежитейские темы, отраженные «без художественного вымысла». Но есть темы столь же специальные, столь же профессиональные – сколь и общежитейские. Неужели здесь для писателя – «вход запрещен»?
Возможно, иной читатель все же удивится, но поговорим о… гриппе. Да, тема и медицинская, и общежитейская, увы. И разве тот удивившийся читатель, пожимающий плечами в недоумении («уже не о чем им, писателям, писать?»), разве и он не побывал в когтях этой болезни, и популярной, к сожалению, и весьма коварной? Она подчас принимает форму бедствия. Миллионные средства тратит, например, государство на оплату больничных листов в связи с эпидемией гриппа! На лекциях слышим, читаем плакаты и брошюры о роковых осложнениях, слышим и читаем предостережения: «Грипп – опасная болезнь!».
Стало быть, тема – ничем не хуже других. Некомпетентность? Немедицинское образование?.. И это, пожалуй, не слишком сильные резоны. Подчас нечто новое – и существенное – нам дано услышать именно от «некомпетентных». Общеизвестно, например, что автомобильный магнат Форд, к ряду конкурсов по совершенствованию автомобиля, допускал всех заинтересованных лиц, – кроме компетентных автомобильных специалистов, инженеров автостроения, от которых Форд уже словно ничего нового не ждал, и т.п. Так, если бы Терентию Семеновичу Мальцеву, когда-то безвестному агроному, «некомпетентному в сельхознауке человеку», запретили экспериментировать, потребовали бы от него для этого кандидатскую степень и т.п. – наш всенародный каравай был бы намного меньше…
Значит, главное, не «компетентность» по внешним свидетельствам об образовании в «данной области», а в фактической заинтересованности… Возможно, и писателю здесь дано о чем-то догадаться дельном, и не будучи «компетентным специалистом». Ведь и то сказать – «фактическая заинтересованность» болевшего, одолевавшего болезнь, наконец, заинтересованного, как упредить болезнь – тут не может быть некстати своим опытом, наблюдениями, даже не касаясь ни таинственной биохимии вирусов, ни устрашающей латыни фармакологии…
Вирусы, как всякое «живое» – ищут подходящих жизненных условий. Помещение, где сохраняется более или менее постоянная температура, а, главное, где воздух неподвижен, хотя бы по преимуществу – это как раз то, чего ищут вирусы! В такое помещение они сразу же «въезжают», по-хозяйски поселяясь без ордера и прописки. Поселяются и в умопомрачительных количествах, стремительно, начинают размножаться… Некий – «вирусократический» взрыв!
Думается, периодически проветривание – открытием на энное число минут форточки или всего окна – вирусам не слишком помешливо. Понижение и повышение температуры на несколько градусов для них вполне сносная неприятность.
Больше всего, думается, они не выносят подвижность воздуха!.. Видимо, для них это сродни сейсмической неблагонадежности местности для людей… Люди селятся и в жаркой Африке, и за полярным кругом, но опасливо отдаляются от сейсмически неблагонадежных районов.
Нечто подобное наблюдаем и с водоемами, с его фауной. Каким бы ни был водоем, какова бы ни была температура его воды, разнообразная фауна, вплоть до лягушек и ужей, поселяется в нем охотно, если только вода неподвижна в водоеме. Если же водоем и вовсе запущен, зарос весь под зелено-ржавым покрывалом тины, для водяной фауны, главным образом бесполезной, а то и вредной, – такая вода – рай обетованный! Хотя далеко не каждая порода рыб рискнет поселиться в таком озере или пруду…
Между тем достаточно очистить пруд, главное же, сделать водообмен, приток и водослив, пусть и не большие, и водоем будет спасен для полезной фауны, и его покинет бесполезная вредная для человека фауна…
Нечто подобное, думается, следует сделать с помещением, где живет и трудится человек. Не просто постоянство комнатной температуры нужно добиваться, а создать, пусть самый минимальный хотя бы воздухообмен («проветривание»). Для этого нужен как постоянный приток свежего воздуха, так и постоянный выход застойного воздуха. Скажем, в однокомнатной квартире это вполне достигается «щелью» (неплотное закрытие) в дверях комнаты и такой же «щелью» на кухне, при открытых, разумеется, дверях комнаты и кухни. Мы говорим о так называемом «зимнем варианте», где «щели», естественно, тем меньше, чем больше мороз на улице. Потеря тепла (с точки зрения экономии) здесь не только не больше, чем при периодическом проветривании, а значительно меньше. Ведь этим, собственно достигается нормальная комнатная температура, главное, достигается цель эффективной борьбы с «заселением» вирусами нашего помещения: именно постоянство воздухообмена, столь неприятного, – вероятно, неприемлемого – для вирусов!
Разумеется, здесь образуется и некий «стрежень», трасса относительно-наибольшего течения воздуха. На стрежне, конечно, находиться долго (письменный стол, рабочее место и т.п.) не следует. Вообще его по возможности следует избегать, предпочтенье оказывая укромным местам более спокойного воздухообмена, местам «затонным», углам комнаты. Можно менять русло по надобности – ширмой, любым заслоном…
Надо помнить и о том, что «простуды» – как болезни – нет!.. Резкая смена («перепад») температур (а не вообще – движение воздуха!) окружающего воздуха, резкое охлаждение обычно катализирует, способствует возникновению конкретной болезни. Можно простудиться и летом, на курортном пляже, в знойный южный день: достаточно раскалить тело в горячем песке, под солнцем, или «распарить» у себя бегом – а потом войти в воду с вполне «купальной температурой»! Перепад температур между телом и водой – «сделает свое дело»…
Более того – можно «простудиться» не выходя из квартиры! Например, для этого достаточно зайти в ванную, где воздух всегда нагрет и температура его повышена за счет сушилки, затеять стирку, самому «распариться» – затем (ничего не чувствуя: «жарко!») вернуться в комнату… За простудой и последует болезнь. Происходит – непомерная нагрузка на терморегуляцию организма; организм, резко охлаждаясь (в комнате!), всю свою энергию бросает на возвращение температурного равновесия; разлажена работа организма: человек заболевает… «Температура» (та, что уже на термометре, повышенная) ничто иное, как уже вслепую действующая терморегуляция, запоздавшее и растерявшееся ее включение «на всю катушку», после того как организм резко остудился, или вирусы в нем начали свое действие. Чаще всего вирусы и начинают это действие при неустойчивой терморегуляции, энергетической неуравновешенности – при ослаблении организма…
Можно летом – в жаркий день – простудиться, всего-то-навсего выйдя из-под солнцепека в тень. Особенно, в городе, в его «железобетонной» тени, связанной с большими теплоемкостями: перепадами…
…Может, не все сказанное здесь придется по душе врачам. Но ведь мы нигде почти не вторглись в их «компетенцию специалистов»! Мы говорили о простейших вещах из среднешкольной и почтенной физики. Ведь, как замечено народной мудростью, «простейшие вещи как раз чаще всего людьми забываются».
Грипп больше всего связан именно с «простудой», вызывающей ослабление организма. А вирусы – эти всегда тут как тут. Грипп является и последствием ослабления организма по другим причинам (нервные утомления, недостаточный сон – и т.п.). Но в том, или другом случае ему всегда сопутствуют температурные нарушения…
Как видим, физика не только не стремится заменить собой медицину – она хотела бы помочь ей. Точней, помочь нам, и, стало быть, медицине… Будем же стараться помнить «простейшие вещи». Одна из них – физкультура и спорт!.. Особенно это важно для людей, не занятых физическим трудом. Здоровье – это не только бицепс, мускулы, мышцы. Это верное функционирование организма, наших органов! А этому прежде всего способствуют физкультура и спорт. Не обязательно «стадионные», «рекордсменские» – достаточно и «домашних», «бытовых» форм. Гимнастики, «бега», движений и усилий – и т.д.
Перестановка и сумма
На семинаре в Литинституте, во время перерыва. Студент подошел к руководителю семинара – просит посмотреть его новое стихотворение. Руководитель семинара, поэт – не столько известный, сколько опытный и пожилой – читает. Остановился на строке: «Ветер отодвинул занавеску». Подумал – и «восьмеркой лежачей» перестроил фразу, чтоб читалась: «Отодвинул ветер занавеску». Посмотрел на студента, сдерживая радость. Видимо, ждал – тот тоже обрадуется, поймет, что произошло со строкой. Но тут же приязненность и ожидание радости погасил на лице. Студент смотрел на поэта сердито и уязвленно.
– Какая разница? Что в лоб – что по лбу. Тот же размер, те же слова. От перестановки слагаемых…
– Именно меняется сумма! – прервал поэт. – Строка была эпично-информационной, бесстрастно-холодной… А стала какой? Лиричной, в ней птицы запели, весной запахло, деревья распустились! Как протяжно, с настроением зазвучало «и»! Сердце аж защемило от предчувствия радости, праздника – красоты! Не только другое звучание – другой мир! «В ней есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в ней есть язык!». Это и есть музыка поэзии!
Студент медленно наливался краской смущения. «Спасибо», – наконец проговорил он. – «Не получились, значит…».
– Как – «не получились»? Строка – и какая! – получилась!
Больше себя
Писательскую заботу о стиле должно исполнить стремление быть как можно больше правдивым и искренним, как можно щедрее и точнее выразить пережитые мысли и озарения. И это единственный путь к подлинной художественности!.. Если же забота о стиле исполнена стремления произвести впечатление, литературно утвердить себя, предстать в глазах читателей значительней, глубокомысленней, или там «загадочным» – это путь к мнимой, хотя, может, и эффектной, художественности. Такой стиль хочется назвать – «эгоистичным»…
«Любовь и творчество требуют от человека выхода из себя. Каждая мать, рожая ребенка, выходит из себя и, родив, становится больше себя. Каждый художник, труженик, создавая новую вещь, выходит из себя в свою вещь, любит что-то больше себя», – писал Пришвин. В сущности – слова эти относимы и к стилю.
Все мы помним бюффоновскую формулу – «стиль – это человек». Речь об органичности стиля, о его неотделимости от автора. То же, о чем мы говорим, точней было б выразить в словах: стиль – больше человека, ведь это он – в значительной степени – писатель! И даже то – каков он, писатель! Но «выводит из себя в свою вещь» лишь тот стиль, который при живой писательской мысли, когда художник «любит что-то больше себя»!
Убыль и прибыль
– Какой я человек? О, это я вам точно скажу!.. Вот вы, например, покупаете десяток яиц. Сколько вы приносите домой?
– Странный вопрос… Не одиннадцать же…
– Вот-вот! А все же пересчитываете – а вдруг положили одиннадцать? Вы слегка разочарованы, что все же – десять?.. А я приношу домой обязательно меньше! Девять, восемь!.. Но никак не десять. Одно-два побью… Почти – как закон для меня… Увы…
– И вы полагаете…
– Да! Именно! Считаю, что в этом я весь. И мне подобные…
– То есть, хотите сказать, что живете себе в убыток?..
– Как вам сказать… «В убыток»! А, может, я задумываюсь, и вместо одного-двух битых яиц в пакете приношу одну-две цельные мысли в голове? Убыток, может, в том, что меня посылают в магазин?..
Жесты
Молодой автор рукописи стихов… Он, конечно, счел себя поэтом (все больше заблуждающихся и самозаблуждающихся в этом деле, все меньше – поэтов!), а присланное – поэзией. Какая самоуверенность в каждой строке, в каждом стихотворении, какое самоупоение!.. И как объясняться с ним – его не обескуражить, не ошеломить, ничего ты ему не докажешь. Он усвоил даже не «инструмент», даже не «приемы» мастерства (ведь «инструмент» и «приемы» – это уже действие, уже движение, пусть еще не творчество, но движение в направлении цели), а жесты… Да, да – жесты портняжек, шьющих «платье» для короля, который окажется голым!..
Или – пусть пример и погрубей – человек научился сколачивать ящики – тару! Увлекся этим и забывает, что «тара» обязательно для наполнения ее – товаров, тем что на торговом языке называется «нетто»… Разве потребитель не сочтет эту «тару» без наполнения, без «нетто» – обманом, разве он будет не прав?..
Но как винить в этом всем автора рукописи? Ведь, если бы он не пребывал в таком тягостном, точно экстазная летаргия, самозаблуждении, если бы в состоянии был понять, что вся его работа не только не «добыча радия», а работа втуне – он бы не писал бы. Не посылал бы стихи в издательство: «Прошу включить в план изданий»…
Не отодвинуть «на ща»!
Маяковский о Есенине… С одной стороны – «Летите, в звезды врезываясь», т.е. Есенин как звезда уходит к звездам, к их вечному свету. С другой стороны – нечто вроде: «Вы ж такое загибать умели»…
И все стихотворение «Сергею Есенину» – в таких «перепадах». Между старанием быть объективным к покончившему собой поэту, и личного, более чем просто «субъективного», понимания всего поэтического мира Есенина… Из неприятия (не просто – неприязненности) Маяковским Есенина, которое всегда при жизни их ссорило. «Струной отзвучавшей» – казался Есенин Маяковскому, т.е. неким эхо, вторичностью, «вчерашней поэзией».
Это, конечно, в Маяковском было не «соперничество за Парнас», он был убежден, что Есенин («есенинщина»!) не нужен «новой эпохе»!
Отсюда и подозрение в неорганичности слова Есенина. Ведь что такое – «вы ж такое загибать умели», как не укор в искусственности, в выделке стиха, в стихописательстве?
Пожалуй, когда говоришь об этом, о двух таких явлениях поэзии, какими являются Есенин и Маяковский, зная их творчество, голос каждого, столь резко разнородные, – возникает представление не просто в неприятии поэта поэтом, даже не о творческой полярности – а как бы о некой мгновенной художественной аннигиляции, о немедленно вступившей в действие альтернативности…
Но, знать, в гармоничном мире поэзии нет катаклизмов. Оба поэта читателю нужные, как два явления, дополняющие друг друга – ни один не отодвинут «на ща»!
Не штамп…
Маша Жернова, санинструктор стрелкового батальона, спасшая когда-то много раненых, в конечном итоге, сама попавшая в госпиталь после ранения (было у Маши в петлицах – по полной «пиле», по четыре «секеля» – то есть, по четыре красных треугольничка, таких же как в начале войны были у старшины, или у младшего политрука), рассказывала о том, как она во время атаки или боя, артобстрела или бомбежки, безошибочно всегда узнавала, к кому ей следует ползти из лежащих в неподвижности бойцов, безошибочно узнавала, кто из них еще жив, а кто уже мертв… А ведь так легко было счесть таких именно – мертвыми!
– Как же ты могла знать?
– Я чувствовала!..
И опять все было непонятно. Но то ли из уважения к трудной службе на войне Маши Жерновой, одним лишь инстинктом «сортировавшей» людей на живых и мертвых, то ли из суеверного чувства перед этим роковым, таким близким на войне, промежутком между жизнью и смертью – но мы не решались продолжать расспрос….
В художественной литературе тут вроде бы не без «штампа». Где только описывается погибший, мертвец, труп – там неизменно: «странная неподвижность»… Но в самом деле – «штамп» ли эта «странная неподвижность»?.. Стало быть, неподвижность, неподвижности – рознь?.. И вправду – ни одному искуснейшему актеру, пожалуй, не дастся она, эта «странная неподвижность»!.. Упадет по ходу пьесы «замертво» – а все одно чувствуем (как Маша Жернова говорила!): живой лежит человек!.. Ни одному искуснейшему актеру, более того, не удается ни одна поза – из тысяч поз, которые принимает смерть!.. Может, для того актеру потребовался бы «посмертный опыт», которого нет у живых, потребовалось бы хоть раз… быть мертвым в самом деле, а затем – воскреснуть во имя достоверного искусства? Видать, у жизни все же тайн больше, нежели у искусства!
Итак, «странная неподвижность»… И еще – если приглядеться к ней – в чем же ее странность? Вспоминаю фронт (насмотрелся на мертвых): действительно, – не может так лежать живая рука, не может так подвернуться, скажем, нога, как у мертвого… Одним словом: во всем он, особый лик смерти, во всем эта печать мертвенности, окоченелости: «странной неподвижности».
А теперь, после суждения о жизни и смерти, об их невыразимом и безошибочно-различительном лике, попытаемся высказать то, ради чего, собственно, мы начали разговор.
Впрочем, не так уж далека тема от темы прежнего разговора. Речь о поэзии. Ведь ничто так не напоминает жизнь – как поэзия, когда она соответствует своему имени! И, наоборот, ничто так не мертвенно, не далеко от жизни, как рифмованные подделки под поэзию… И вправду они как бы отмечены ликом смерти – «странной неподвижностью»!.. Заинтересованный ее «чувствует», не умея объяснить!
Если подлинное художественное создание поэзии напоминает нам живое существо, нам дана в ощущение его органичность, в нем все напоминает жизнь словно видим лицо, улыбку, след напряженной мысли, строки, кажется, светятся, все оживотворено из души и все неповторимо личностное – то у бездарного стихотворения – все, наоборот, отмечено печатью мертвенности, той «странной неподвижностью», которую и встречаем в описаниях прозы по поводу мертвеца, трупа… Все органы и части тела на месте, руки, ноги, голова и туловище (стопы, рифмы, ритм, строфическая структура), но весь облик строфы, всего стихотворения – из тех, которые только смерти присущи!.. Главное, мы чувствуем еще раньше, чем сознаем эту мертвенность слова, эту оцепенелость, «странную неподвижность»… неорганичность!
Строчки-трупы, строфы-трупы – идешь по страницам такой рукописи точно по коридору морга. Одолеваешь себя, нужно идти (допустим ты – рецензент этой рукописи…), но какие тягостные при этом чувства на душе!
Ласты
…Помнится, это было в Каче, поселке на берегу Черного моря. Утонул человек, прибыли водолазы, которые довольно быстро нашли утопленника и вытащили его на берег. На нем была резиновая маска с дюралевой дыхательной трубкой, на ногах – ласты.
– Как же он утонул – с лас-та-ми?.. – все недоумевала какая-то женщина.
– Именно поэтому и утонул, что с ластами!.. Это хорошему пловцу они помогают – а плохого топят! – сдерживая раздражение по поводу непонимания того, что ему было яснее ясного, и еще от бестактности подобных «житейских» вопросов перед лицом смерти, сказал, как отрезал, водолаз… Но женщина продолжала недоумевать…
Нечто подобное происходит и тогда, когда человек почему-то сочтет, что он – поэт, что «все дело в этих рифмах» – и пытается облечь свои тривиальные мысли именно в форме стихов… Ведь для подлинного поэта стихотворная форма речи – лишь подспорье, именно оно помогает ему выразить свою мысль наилучшим образом. Именно из препятствия-помощи стихотворной формы, из одоления-обретения ее поэтом (не таково ли и единственно-возможное счастье в жизни – из трудов и одоления, из сверхзадачи) обретается художественность!
Бездарный же поэт, или самонадеянный начинающий без призвания и дара поэта, или, наконец, человек, способный в самом лишь стихописании – из-за неумения подчинить стихотворную форму нужному – новому и значительному – содержанию (просто нет этого содержания!), здесь впадает в зависимость от этой формы, и даже свою тривиальную мысль выражает хуже, чем выразил без притязаний на поэта! В самом обиходном даже здесь доходит до косноязычия, невнятицы, курьезности. Причем, как в стилистике, так и в смысле.
Ничто так не обличает автора – как такие его стихи…
Вот, как например, выглядят стихи, присланные в журнал с настоятельной просьбой их опубликовать (почему-то подобные авторы больше надеются на «чувствительность просьбы» в письме своем, чем на достоинство своих стихов!). Стихи называются – «Обелиск», хотя о самом обелиске в них меньше всего речь (впрочем, на заголовки, названия стихотворений, даже у многих профессиональных поэтов как бы «не достает фантазии»; или хотя бы – точности, для соответствия заголовка стихов их содержанию… Мол, главное, стихи сами по себе. Иной заголовок так невыразителен и случаен, что, убрав его, – точно крест снял со стихотворения! Без него, под тремя звездочками – оно как бы обретает сокровенный лиризм, внутреннее содержание).
Обелиск
Над братской могилой тишина.
Старушка-мать пришла с поклоном низким.
И обнимает с горечью она,
Как будто сына, камень обелиска.
И слушали, притихнув, тополя
О чем старушка сердцем говорила:
– Будь вечен мир, и дружба и земля
А ты, последней, братская могила.
Почему «над», а не «вокруг»?.. Почему «старушка-мать», а не «мать» (что куда значительней: и задушевней, и величественней)? «Сердцем говорить» – все же слишком это «легкая штамповка», «романсово» здесь оно, во всяком случае, не на месте…
Но главное – сама прямая речь! В жизни ни одна «старушка-мать» (ни один человек вообще) так не станет говорить! Так утрировано, «лозунгово», выспренне и… неграмотно… Да и похоже ли это на разговор матери и сына? К тому же; в третьей строке второго четверостишия требуется «будьте», а не «будь». В четвертой – слово «последней» оправдано было бы, если перед этим было о чем-то сказано – «первой»: «вечен» и «последней» – не создают противопоставления…
…Иными словами – «плохой пловец» надел «стихотворные ласты» и сам себя утопил в своей же косноязычной словесности!
