Александр Карпович Ливанов
Доверие сомнениям
Когда не скажешь – судьи кто?
Известное стихотворение Пушкина «Туча» было написано в 1835 году. Это был во многом тяжелый год для поэта. До шестидесяти тысяч рублей долги. В просьбе разрешить уехать из Петербурга в деревню («В работе ради хлеба насущного, конечно, нет ничего для меня унизительного; но, привыкнув к независимости, я совершенно не умею писать ради денег; и одна мысль об этом приводит меня в полное бездействие… Ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть – нищету и отчаяние. Три или четыре года уединенной жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия»), Бенкендорф отказал. Такова была воля Николая I…
Шестьдесят тысяч рублей долгов лишали Пушкина покоя, того самого покоя, о котором он всегда говорил как о необходимейшем для него условии работы…
Если не считать восьмистрочного стихотворения «Я думал, сердце позабыло», «Туча» единственно лирическое стихотворение за весь год! Еще на памяти читателей свежи были пушкинские «Песни западных славян», которые воспринялись весьма холодно и послужили началом молве о том, что поэт: «исписался»…
Разумеется, «Туча» попала под пристальное внимание знатоков поэзии. Остались свидетельства об этом. Высказала свое мнение о стихотворении семья Баратынских – которая «разобрала его», найдя в нем много изъянов. Строку за строкой потом «разбирали» стихотворение Тургенев и Толстой, Федор Сологуб, Владимир Соловьев, Фет… Все отмечают разные «огрехи»!
Между тем стихотворение отмечено тем художественным совершенством, которое отличает большинство стихотворений поэта. Есть там, правда, две пары глагольных рифм. Но глагольные рифмы тогда еще не были тривиальностью, они были столь же полноправны, как и любые другие рифмы!
Но ведь судьи – и поэты, и прозаики – все авторитетные, это сплошь опытные читатели! И, право же, кроме пресловутых – глагольных рифм – при всем желании иных изъянов в стихотворении не найти. Где же истина, вправе спросить читатель. Или нет в поэзии истины – каждый вправе судить по-своему? Тем более, что здесь – не «румяные критики» – а художники!..
А истина есть – она – сам поэт! «Душу твою люблю» – это также и о поэте, и о его слове. Нет любви и доверия – причем так, как бы душа взамен души, как некогда, встарь, менялись крестами побратимы («читатель-друг» – сказано у Пушкина) – нет тогда ни поэта, ни его слова, ни читателя!.. Нет тогда того высочайшего явления духовности, имя которому: поэзия… «Веришь – бог есть, не веришь – бога нет». Это куда уместней – о поэте, о его слове!
Слова Сатина в «На дне» Горького о том, что человеку надо верить, потому что – человек звучит гордо, еще в значительной степени относимы к тому человеку, имя которому – поэт. Споры же между художниками, они как бы «цеховые». Иные здесь мерила, иные критерии и суждения! Толстой как-то сказал, что ему пришлось бы снова написать «Анну Каренину», чтобы объяснить ее. Чтобы понять мотивы Толстого по поводу его «неприятия Шекспира» – надо родиться и прожить его гениальную жизнь, передумать его, необъятного духовного пространства, мысли… И как же велик Пушкин, если слово его выдерживает критику стольких великих авторитетов!
Неслучайное слово!
В интересной книге Вадима Сафонова «Вечное мгновение» самое короткое эссе, всего четыре строки, называется: «Нотабене». Оно – суждение по поводу известных тютчевских строк: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется, – и нам сочувствие дается, как нам дается благодать». «Но надо предугадать» – и считаться с этим. Если читатель не всегда прав, то еще меньше можно сказать, что он всегда не прав. Есть логика в его отношении. Будь внимателен к ней!
Но сперва о тютчевских строках. Как-то, думается, очень уж однозначно они поняты. Автор книги эссе делает упор на «отзыве» и «сочувствии» из первых двух строк – между тем не менее важна «благодать» из последней строки. На нее делает упор поэт! Слово «благодать» – почти начисто вышедшее из нашего языка, тем более из обихода. И повинен здесь налет церковности… Подобно выплескиваемой вместе с ребенком воде – много нужных слов по этой причине не найдем подчас даже в словарях. А ведь родил слова эти (прежде церковного смысла) народный опыт жизни! С этим можно бы посчитаться и вернуть, и этому, и многим подобным словам, право гражданства. Кстати сказать, Даль в своем словаре умел четко разграничить народный и церковный смысл таких слов! Вот, например, что сказано им о слове «благодать»: «ж.црк. дары Духа Святого; наитие свыше; помощь, ниспосланная свыше, к исполнению воли Божьей; любовь, милость; благодеяние, благотворение; преимущество, польза, выгода; обилие, избыток, довольство».
Вот какое слово «выбросили» ученые пуритане языка нашего, от какого «берегли» потом учеников школьные и вузовские педели всяких рангов! И сколько слов таких с такой участью! И не потому ли уже и тютчевские строки оказались как бы «не по зубам» современному писателю?..
Между тем – из всех толков по поводу слова «благодать» ближе всех, думается, к тютчевскому тексту: наитие свыше. То есть – поэтическое вдохновение-озарение! И Тютчев – как поэт – здесь полностью передоверяет себя наитию-вдохновению-озарению! Здесь – в строках поэта – даже нет и тени укора или сожаления. Констатация факта, говоря языком современной диссертации. Поэзия не обожествляется, она – единственный бог для поэта, он весь в ее власти, он весь – подчиненность ее высшей воле. Поэт не только не сетует на то, что не дано ему предугадать как его слово отзовется, он это признает вполне правомерным, одной из необходимых сокровенных поэзии и ее «тайной свободы», как сказано у Пушкина. Иными словами – все здесь – предопределенность самого творчества, его высшая суверенность! Да что там говорить – если Маяковский – поэт иной эпохи и других творческих задач – сказал почти то же самое: «Поэзия – вся! – езда в незнаемое». На «отзыв» требуется вдохновение, как на «написание»!
И, стало быть, вся «рецептурность» этого короткого эссе выглядит, мягко выражаясь, неуместной. «Но надо предугадать – и считаться с этим» – по меньшей мере выглядит как совет Тютчеву. Да и всем поэтам. Словно они «подряжаются», а читатели «заказчики». Не такие декларировал Пушкин отношения поэта, его слова с читателем-другом! Автор немного суетно прочитал тютчевские строки, рекомендуя поэтам очень уж рассудочно-деловой взгляд, внешнюю заданность на вдохновение… Причем, главным судьей ставит здесь читателя, который – как известно – бывает всяким. А ведь у Пушкина всегда главным «вольная прихоть певца», «тайная свобода» творца!..
Преемство
В природе – непреложность, в зверье – знания ограничены, в человеке – беспредельность сомнений. Или иными словами – природа знает, зверье – сознает, человек – вопрошает…
Все же – не сказался…
Василий Розанов, по мнению эмиграции – «самый русский из всех русских писателей», «поэт грязи, нежности и грусти», писатель, который о себе говорил: «Я не знаю, как пишется слово «нравственность». Писатель – «наименее рожденный человек», по мнению Мережковского и Гиппиус – «один из гениальных наших писателей», наконец, по мнению Бердяева – «гениальный обыватель» и «гениальная русская баба, мистическая баба», Василий Розанов – «самый русский из всех русских писателей» – вряд ли будет так высоко оценен нынешним нашим читателем. Творчество свое Розанов то и дело ограничивал миром души, очень субъективной и интимной, «единственно своей», отнюдь не моделью общечеловеческой… Все его «интимное» («интимное, интимное берегите: всех сокровищ мира дороже интимность нашей души») – вертится возле мифа, а не возле жизни. И мифом этим был – бог.
Хоть и «воевал» – по-своему – Розанов против этого мифа (во имя другого, «уточненного» ветхозаветного бога) – он верил в его незыблемость. В литературе же остается: жизнь. Пусть и «бог» (скажем, «Братья Карамазовы») – но во имя человека. У Розанова же между ним и богом – нет человека!..
У Розанова, думается, всегда будет свой – пусть не во всем согласный – читатель. Что же касается его философии богословия – она, видно, станет уделом интереса весьма специфичного читателя. Так, например, Розанов много думал и писал о третьей ипостаси Бога – «Духе Святом», теологические прозрения его здесь недаром так импонировали декадентам, состоявшим в весьма сложных отношениях с богом и церковью. Они и первыми провозгласили о гениальности писателя, который хотел «сказаться без слов, без формы» – и в этом и вправду не мало преуспел. Розанова, конечно, нужно издавать, вполне полагаясь на зрелость – по преимуществу – нашего читателя. Непринятие революции не может так же быть помехой этому. Не принял революцию и Бунин – но его книги по праву теперь у нас издаются большими тиражами и ни одна не остается на прилавках!
Многое из сомнительного и художнически неполноценного у Розанова нами уже переосмысленно, культурно изжито, получило должное освещение в критике. У издателей есть все основания и в этом случае отнестись с доверием к читателю!
Необычная женщина
Она: А зря вы в своей статье поругали Л. Ведь он и без того невезучий…
Он: Точней сказать, бездарный?
Она: Но он так искренне любит литературу!
Он: Не спорю, бывает… Но почему бы ему не любить ее в качестве читателя, продавца книг, посетителя литературных кружков со всякими литературными дамами обоего пола? Зачем, любя литературу, но не имея ни малейшего дара, лезть в писатели? Демократия в творчестве – в таком понимании – конец творчеству! Все работает на снижение!.. Это, что на стадионе снизить рейку – и бабуся перешагнет – все мастера спорта, а спорта нет!.. На днях прочитал в «малой серии», у Минаева о таком, с позволения сказать, писателе:
Коротенькие мысли, коротенькие строчки,
Клубничные намеки от точки и до точки,
Широкие замашки и взгляд мещански-узкий,
Язык преобладающий – не русский, а французский;
Легко все очень пишется и без труда читается,
И из голов читателей тотчас же испаряется.
Кому такое нужно – разве что чиновникам от литературы? Сколько их развелось! Им не море-океан – им бы заросшие прудики с лягушками. Сама благодать. Кресло и оклад за ними останутся! Вот они и двигают таких бездарей в лучшие, в передовые, в ведущие и прочее! Рыбак рыбака… «Страшна война бездарности против дарования». Бальзак, что ли?..
Она: Недобрый вы…
Он: Вы – добрые? Л. добрый?.. Так и вижу его мясистое красное лицо – какое-то бабье, или даже поповское, лицо… Весь вальяжный, сытый, добрый. Будто бы! Это доброта для себя! Дай ему власть он всем покажет кузькину мать!.. Знаете, когда хочу узнать до конца человека… Я изобрел такой, неоригинальный, рентген. Представляю этого человека до революции. Да, да! Кем бы он был там? Л. ваш был бы либералом! Каким-то «непременным членом», имел бы недвижимость, капиталец, злую и тощую жену, которая вертела бы им, тащила бы за уши «вверх», била бы его по щекам. Он бы обожал ее, эту жену-мегеру – и был бы – либералом! После февраля надел бы френч с красным бантом на груди, или с красной повязкой на рукаве, ораторствовал бы в уезде, пока не докатился бы до Парижа таксистом или сутенером! Эта его женская вкрадчивость, настороженная выжидательность! Почему, объясните мне, женщины, пусть не все, какая-то часть их, так тянется к таким как Л? К рыхлым, крупным, с бабьей, простите, а то скопческой рожей колесом? И это несмотря на то, что заметил я, сами они к женщинам равнодушны, любят поесть хорошо, поспать вдоволь… Женщину они не выбирают, красоту женскую не чувствуют – ждут, чтоб их какая-нибудь ухватила… Однажды были с ним в командировке, жили в одном номере, – знаете ли, буквально обрывали телефон, женщины все его и его спрашивали… Я никого не интересовал – будто не мужчина вовсе!..
Она: Вот вы и обозлились на него, мстите ему. Сознайтесь, от зависти! Обычно здесь шутят, как-то берегут достоинство… Зависть?
Он: Сознаться? Сознаюсь – зависть была. Может, и сейчас во мне жива – Люблю, грешный, женщин! Но мести – никогда! Литература ведь… Хотя тоже – ирония судьбы – женского рода…
Она: Вы к тому же женоненавистник!
Он: Я, я – женоненавистник? Я – поэт – женоненавистник? Вот так удивили! Что знает поэт? Женщину. А через нее – всю жизнь! Поэт…
Она: И что же, что поэт? И любит, и обожает, и ненавидит… И все с темпераментом, со страстью… Из неравнодушия, из знания природы нашей… Любовь-ненависть… Любовь-презрение…
Он: Чувствую, тут у вас фундаментальные наблюдения… Ума холодные наблюдения и сердца горестные заметы. Я подумаю над этим… Впрочем, ваш первый супруг был – поэтом… Не буду, не буду! А Л. зря защищаете. Такая ваша доброта, простите, тоже беспринципная. Тот же либерализм… Такая доброта хуже зла. Не литературу обретем, а… парашу в типографских знаках!..
Она: А чего хорошего, что вы литераторы – как пауки в банке? Все против всех, каждый лишь себя признает…
Он: Неправильно! Это со стороны, обывательское суждение! Никто так не может любить, чувствовать, понимать все талантливое, как талантливый человек. Да от кого бы вы знали, что Пушкин – гений? От учительницы? А она от кого? Сама бы догадалась? Как бы не так! Сказали нам это Гоголь и Белинский… А еще раньше, до них – сами пииты-современники, Жуковский, Вяземский, Лермонтов!.. Художники бывают единомышленниками, даже будучи далеки друг от друга. А бездари не любят друг друга, вот уж поистине, пауки в банке. Хотя держатся плотно, круговая порука у них, помогают друг дружке, тянут, продвигают… Но все это корысть и выгода! Так что литература не «все против всех», не гипертрофированность «я», не сплошные эгоцентризм и некоммуникабельность… Тут надо разглядеть вечно враждующие две силы – творчество – «дьявола нетворчества»! Так что вы неправы…
Она: Говорите, говорите. После того, как вы меня назвали и беспринципной и либералом, только потому что защищаю бедного Л. – мне уже все равно. Уж как и кем вы меня назовете…
Он: Кем бы ни назвал – вы женщина! А женщина – с кем дружит, тому и служит. И Л. вам симпатичен как мужчина, сознайтесь! А, а – вот даже покраснели!.. Что ни говорите, мы в писательнице видим прежде всего дарование либо отсутствие оного. Вы в писателе, – в даровании или бездарности, видите прежде всего мужчину или отсутствие оного. В вашем личном разумении, конечно… Вот почему я противник женщин-власть предержащих: от императриц до редактрис!.. Ни один владыка, король или там император, не делал вельмож из своих любовниц. Даровали их драгоценностями, сокровищами, дворцами. Ну, пусть не столько ради любовниц, сколько подчас ради собственного удобства… Или даже теша собственное тщеславие. Женщины-власть предержащие, они тут же – соразмерно власти и возможностям – наделяют своих любовников чинами и рангами, делают из любовников вельмож и сановников, главнокомандующих и премьеров, кого только не делают! Разница? У женщины – высшие цели – любовь и блага, у нас – творчество и служение! Разница? Об исключениях не говорят – они подтверждают плавило!
Ох, я уже опаздываю. Побежал! Будьте благополучны! И благоволите ручку, моя красавица! Не сердитесь, если я вам все это сказал, стало быть вы необычная женщина – вы понимающая женщина! То есть – истинный друг мужчины! Вы не обойдены мужской любовью и, значит, не мужененавистница! Целую ручку, красавица, хоть, очень жаль не моя!..
Глагольные рифмы
Он посвятил ей стихотворение. Ею вдохновенное! Ей и послал его. Она долго молчала по поводу дара. Стала холодней. Однажды он спросил о стихах, во время телефонного разговора…
Он: А как стихи?
Она: Не понравились…
Он: Почему?
Она: Ученого учить! А то ты не понимаешь…
Он и вправду ничего не понимал. Чем же стихи могли ей не понравиться? Ну, друзьям-поэтам. Или критикам, наконец, редакторам… Но ей? Или он не профессиональный поэт, или нет у него целых книг изданных стихов? Он может написать лучше или хуже, но не может написать плохо. Как же так?.. И вроде даже обиделась… Все мог ждать, только не это: «Не понравились»!.. Дамский критерий поэзии!
Он: Может, все же объяснишь – в чем дело?
Она: Была бы охота!.. А, впрочем, если тебе уж так хочется… Я так понимаю. Ты мне посвятил стихи. Стало быть, я тебе нравлюсь? Или ты в меня влюбился? В общем всякое такое… А есть в стихах об этом? Можно из них понять, что вообще кто-то кого-то любит, симпатизирует? Собирается сделать предложение, или хотя бы так предлагает дружбу, как теперь водится? Роща зябнет, пруд морщится и подобная чушь. Даже номер трамвая к парку указал, а мое имя – словно память отшибло! Извини меня – по-моему, это даже неуважение… Вчера навестила меня моя давняя подруга, она отдыхала в военном санатории в Прибалтике. Привезла мне чудные выкройки. Я теперь всю зиму шить буду! Но – о чем я – все равно ты в этом ничего не волокешь! Я рассказала ей о тебе, показала листок. Она пожала плечами – тоже ничего не поняла! Правда, она не любит поэтов, ей нравятся военные. Спросила лишь: всерьез это у нас? «А не всерьез – брось его! Все поэты – зануды!».
Он: Откуда она знает поэтов? Она ведь любит военных…
Она: Были, были у нее знакомые поэты! И ей стихи писали!.. Только не подумай, что она дура, она в аспирантуре учится, осенью будет защищаться! А сегодня прочитала еще раз твои стихи… Ночь в Крыму, все в дыму. Любите вы, поэты, напускать туману. Интересантами порисоваться…
Он: А если мысль сложная, почти чувство, само настроение, еще не ставшее мыслью? Как тут быть простым и ясным?..
Она: Ах, не морочь мне голову! Или ты меня совсем дурой считаешь? Такими стихами лишь девочек охмурять! У Пушкина все просто и ясно!..
Он: Всегда не просто и не всегда ясно… Это так кажется, кто мало понял в Пушкине, на свою мерку разумения…
Она: Ну, уж о Пушкине ты мне не толкуй! Я о нем курсовую работу писала в институте! Потом четыре года в школе русский язык, до пятого включительно, вела!
Он: И куда привела?
Она: Кого – привела?
Он: И учеников, и язык. Пушкина и понимание поэзии…
Она: Ах вот ты как!.. Забудь мой телефон! Не звони больше!
Он: Как раз об этом подумал…
Он долго держал трубку, слушал короткие, резкие, мстительные гудки. Ему казалось – эти гудки все еще продолжают ее, разговор, всю ее женскую сущность. Одна женщина – окрыляет, другая мешает, третья уничтожает… Сплошь глагольные рифмы! Женщина между природой и мужчиной, сам мужчина между женщиной и делом. И тело, и дух – все уязвимо. Кто бы занялся классификацией женщин! Эта – какая? Дура? Образованная дура? Как у Чехова сказано: «Университет развивает все способности, в том числе и глупость».
Впрочем, женщины и глупы по-другому. Все это на мужскую мерку. Они такие – какими им надо быть. Может, вообще женской любви нет? В «Митиной любви» у Бунина – Алена продается Мите, чтоб купить поросят у попа… Эквивалент! Но ведь и Катя по сути продается – какому-то режиссеру, который ей пообещал сделать из нее актрису. И оба – некая месть Мите, за то, что он размазня, идеалист, мечтатель, не мужчина? Месть за его романтичные представления о любви, за инфантильно-возвышенные мечты о ней. Вечные Вертеры! Мучайтесь, страдайте, стреляйтесь – женщина знает одно: ей надо продолжить жизнь, она должна родить. И какие еще суды над нею – нравственные или правовые! Она их никогда не признает всерьез… Все же на душе скверно…
А день был солнечный, солнечный, солнечный, с заречья долетали соловьиные рулады. Сесть бы за стол, писать. Но он был точно болен – ни тебе вдохновения, ни тебе хотя бы душевного спокойствия, которое можно привести работой в состояние вдохновения. Как любят говорить о нем непишущие! Бог с ним, надо выйти на воздух. Комната сама кажется напитана ею, ее речью, ее суждениями. Вирусы неприязни – как вирусы гриппа. На улицу, к соловьям!
Радикулит
Она: Здравствуй! Ты что, спишь? Почему ты пропал, не звонишь мне? Ведь говорил – любишь! Обманул? Или обманулся?..
Он: А что толку… Решил – рвать. Никаких нервов с тобой не хватает… Вот лежу с радикулитом, после нашего последнего свиданьица… Это же пытка настоящая. Нет у меня больше ни сил, ни нервов…
Она: А говорил – любишь…
Он: А что толку. Ты девушка – оставайся себе девушкой! А я не могу.
Она: Каждая девушка может стать женщиной. Ни одна женщина не может стать девушкой…
Он: Глубокомысленно… Что ты хочешь от меня? Разве не ясно объяснил?.. Слушай, дай поспать, – пока…
Она: Постой, не клади трубку! Не успеешь выспаться. Да думаешь, мне легко?.. Губы вспухли, голова болит, вся внутри растерзанная. Я ведь тебе, как дура, все позволяю…
Он: Все? Насмешила! Твое всё – это ничего! Разве ты не понимаешь?.. Мучаешь, как садистка… Каждая женщина – садистка. Понимаешь?..
Она: Да понимаю я, все понимаю!.. Чуть не с первого класса… В деревне жила. Я – дитя природы, так сказать. На каждом шагу, помню, эти уроки. И натурфилософии, и полового воспитания, так сказать…
Он: Ну и понимай себе, как хочешь. Я больше не могу. Я не мальчик, я мужчина!
Она: Значит, не мужчина… С девушкой не можешь сладить… Смешно…
Он: Я что-то не понимаю тебя! Я еще и виноват? Ты дерешься, будто я убийца и покушаюсь на твою жизнь, ругаешься, обзываешься… Я же еще и виноват? Знаешь, надоели мне все твои слова, все твои резоны. Подумать – я еще и виноват!
Она: Конечно, ты. Мало ли как девушка ведет себя – а ты мужчина! Курица всю жизнь убегает от петуха. Он же не перестает бегать за ней из-за радикулита. И в ханжестве ее не обличает. Природа! Она курица, он петух… Откуда мне знать – что это: игра, садизм, сатанинство?..
Он: Я что-то тебя не понимаю! И куриную философию… Я что ж, должен насиловать тебя? Там просто, одна природа!.. А тут законы – и нравственные, и уголовные, и мораль, и достоинство!.. Что ты имеешь в виду? Не понимаю вашу милость…
Она: Ничего я не имею в виду! Я сегодня приду…
Он: Нет уж! Спасибо. Чтоб опять мучить меня? Ты – человек, неужели не можешь быть человеком в главном: сказать естественно «нет» или «да»! Ведь ты – эмансипэ!.. Мы ведь люди, не куры: да или нет?..
Она: Откуда я знаю! Ведь ты – мужчина! Там видно будет…
Он: Ни-че-го там видно не будет! Да или нет – и конец!
Она: Я приду…
В трубке гудок. Он гасит свет, натягивает одеяло, пытается вернуть сон. Ворочается – сна нет и уже не будет… Да ведь – придет! Надо вставать. Ворочается, сна нет уже, и не будет. Видать, вся себе не принадлежит. Мужчина для нее рок? Природа для нее рок? Что ей его радикулит! Что ей все мужские переживания? Ею правит природа, она правит мужчиной. Всему режиссер – природа. И на счастье природе – начхать. Жизнь – школа – терпенья, мужества. Но и мудрости. Надо созревать! Надо знать – где любовь, где ее оборотни, ловушки, эрзацы… Для нее он, разумеется, любовь. Но он, мужчина, должен знать: и за себя, и за нее. Стало быть: рвать? Вот и ясность! Чтобы она теперь не решила б, важно – что он решил. Разум против стихий! Проклятый радикулит…
