Генрик Сенкевич
Потоп

Полная версия

VIII

На следующий день, рано утром, Заглоба, все еще в том же отчаянии, отправился к Чарнецкому с просьбой послать к шведам узнать, что случилось с Рохом, жив ли он, в плену ли или поплатился жизнью за свою смелость.

Чарнецкий сейчас же согласился на это, так как любил Заглобу. Чтобы утешить его, он говорил:

– Я думаю, что племянник ваш жив, иначе вода бы его вынесла.

– Дай бог! – грустно сказал Заглоба. – Но воде нелегко его вынести: у него не только рука была тяжелая, но и голова каменная! Это и по поступку его видно!

– Вот это правда! – ответил Чарнецкий. – Если он жив, я бы должен ему горячих всыпать за нарушение дисциплины. Можно тревожить шведские войска, но он оба встревожил, да и шведов без моего приказания тревожить нельзя! Что это? Ополчение или еще черт знает что, где каждый может действовать по своему усмотрению!

– Он виноват, несомненно! Я сам его накажу, дал бы только Господь ему вернуться!

– Я его прощу за заслуги в рудницком сражении. У нас много пленных офицеров для обмена, более знатных, чем Ковальский. Поезжайте к шведам и поговорите об обмене. Я дам за него двух, даже трех, если нужно, так как не хочу вас огорчать. Приходите ко мне за письмом к шведскому королю и поезжайте скорее.

Заглоба с радостным лицом вбежал в палатку Кмицица и рассказал товарищам, что произошло. Пан Андрей и Володыевский тотчас крикнули, что хотят ехать вместе с ним, так как им обоим было интересно увидеть шведов. К тому же Кмициц мог им быть очень полезен, так как владел немецким языком, как польским. Собирались они недолго.

Пан Чарнецкий, не дожидаясь возвращения Заглобы, сам прислал ему письмо через посланного; затем взяли трубача, сели в лодку, запасшись белым флагом, привязанным к палке.

Сначала все ехали молча; слышался только скрип весел; наконец Заглоба стал заметно волноваться и проговорил:

– Пусть трубач заранее предупредит о нашем приезде, иначе эти шельмы станут в нас стрелять, несмотря на белый флаг!

– Что вы болтаете! – возразил Володыевский. – Даже варвары уважают послов, а это ведь народ обходительный!

– Пусть трубач трубит, повторяю! Первый попавшийся солдат может выстрелить, продырявить лодку, и мы пойдем ко дну, а вода холодная. Я не хочу мокнуть из-за их обходительности!

– Вот видны и посты! – сказал Кмициц.

Трубач дал сигнал. Лодка пошла быстрее; на другом берегу произошло движение, и вскоре показался верхом офицер в желтой кожаной шляпе. Подъехав к самой реке, он стал всматриваться в даль. В нескольких шагах от берега Кмициц снял шапку, офицер ответил вежливым поклоном.

– Письмо от пана Чарнецкого к его величеству королю шведскому! – крикнул Кмициц, показывая письмо.

Лодка причалила к берегу. Часовые отдали честь. Пан Заглоба успокоился совершенно, принял важный вид посла и сказал по-латыни:

– Прошлой ночью на этом берегу захвачен один из наших офицеров, я приехал узнать про него!

– Я не говорю по-латыни, – ответил офицер.

– Невежда! – пробормотал Заглоба.

Офицер обратился к пану Андрею.

– Король на другом конце лагеря, – сказал он. – Не угодно ли вам будет обождать здесь, я поеду известить.

И он повернул коня.

Они стали оглядываться по сторонам. Лагерь шведов был очень обширен и занимал весь треугольник между Саном и Вислой. В вершине треугольника находился Пнев; у основания – Тарнобжег с одной стороны, Развадов с другой. Всего пространства нельзя было окинуть глазами: всюду виднелись шанцы и валы, усеянные пушками и солдатами. В самом центре лагеря, в Гожицах, находилась королевская квартира.

– Если голод их не выгонит отсюда, то мы с ними не справимся! – сказал Кмициц. – Вся местность укреплена и есть где пасти лошадей!

– Но рыбы для стольких ртов не хватит! – возразил Заглоба. – Впрочем, лютеране не любят постного! Недавно у них была вся Польша, теперь у них этот клин; пусть же сидят здесь на здоровье или пусть опять возвращаются в Ярослав.

– Очень опытные люди насыпали эти окопы! – сказал Володыевский, разглядывая взглядом знатока укрепления. – Рубак у нас больше, но ученых офицеров меньше, в военном искусстве мы отстали от других народов!

– Это почему? – спросил Заглоба.

– Почему? Мне, как солдату, который всю свою жизнь служил в коннице, говорить об этом не годится. Но все же вот почему: пехота и пушки – это главное, а потом походы, военные маневры, марши, контрмарши. В иностранном войске надо проглотить немало книг, изучить многих римских авторов, прежде чем стать офицером, а у нас не то! По-прежнему конница в атаку бросается массой, и если сама врага не изрубит, то ее изрубят…

– Полно сказки рассказывать, пан Михал! А какой же народ одержал столько блестящих побед?

– Потому что и другие народы раньше так воевали и не могли выдерживать нашего натиска, а потому должны были проигрывать. Но теперь они поумнели, и вот смотрите, что тут делается.

– Подождем конца! Поставь мне самого первого мудреца-инженера, шведа или немца, а я против него Роха поставлю, который никогда ни одной книжки не читал, и мы посмотрим!

– Только бы вы могли его поставить! – возразил Кмициц.

– Правда, правда! Страшно мне жаль парня! Пан Андрей, поговорите-ка с этими немцами на их собачьем языке и расспросите их, что с Рохом случилось.

– Вы не знаете регулярных солдат! Здесь никто без приказания не откроет и рта. Нечего времени терять!..

– Я знаю, что они не очень разговорчивы, шельмы! Когда к нашей шляхте, особенно к ополченцам, придет посол, тут сейчас тары-бары, да как здоровье деток, да не угодно ли горилочки отведать… И выпьют с ним, и о политике потолкуют… А эти стоят, как столбы, и только глаза на нас таращат. Чтоб им подавиться!

Между тем вокруг них собиралось все больше пеших солдат, которые с любопытством смотрели на послов. А они, одетые в новые богатые наряды, были великолепны… Более всего обращал на себя внимания пан Заглоба своим чисто сенаторским величием, а менее всего низенький пан Михал.

Наконец вернулся офицер, который встретил их на берегу; он пришел с другим офицером и несколькими солдатами, которые вели в поводу лошадей. Второй офицер поклонился послам и сказал по-польски:

– Его величество просит вас, Панове, к себе, а так как его квартира не близко, то мы привели для вас лошадей.

– Вы поляк, ваша милость? – спросил Заглоба.

– Нет. Я Садовский, чех, на службе у шведского короля.

Кмициц вдруг подошел к нему:

– Вы меня не узнаете, ваць-пане?

Садовский пристально посмотрел ему в лицо:

– Как же! Под Ченстоховом! Это вы взорвали самое большое орудие, и Мюллер отдал вас Куклиновскому! Очень рад видеть столь знаменитого рыцаря.

– А что поделывает Куклиновский? – продолжал спрашивать Кмициц.

– Разве вы не знаете?

– Знаю, что отплатил ему тем же, чем он меня хотел угостить, но я его оставил живым.

– Замерз.

– Я так и думал, что он замерзнет, – сказал Кмициц, махнув рукой.

– Мосци-полковник, – вмешался Заглоба, – нет ли здесь в лагере некоего Роха Ковальского?

Садовский рассмеялся:

– Как же! Есть!

– Слава Богу и Пресвятой Деве! Жив малый, я его выручу! Слава Богу!

– Я не знаю, согласится ли король его отдать, – сказал Садовский.

– Как так?

– Уж очень он ему понравился. Он сейчас же узнал в нем того самого, который преследовал его близ Рудника. Слушая его ответы, мы хохотали до упаду. Спрашивает король: «Почему ты так меня преследовал?» «Я обет дал!» – говорит. Король опять: «Значит, и впредь будешь меня преследовать?» «А то как же?» – отвечает шляхтич. Король засмеялся: «Откажись от своего обета, и я отпущу тебя на свободу!» – «Не могу!» – «Почему?» – «А потому, что дядя меня дураком назовет». – «А разве ты уверен, что в поединке сладишь со мной?» – «Я и с пятью такими слажу!» Король опять: «И ты осмеливаешься поднять руку на короля?» – А тот: «Вера ваша поганая!» Королю переводили каждое слово, и он становился все веселее и все повторял: «Нравится мне этот солдат!» Наконец, желая убедиться, действительно ли его преследовал такой силач, он велел выбрать из гвардии двенадцать самых сильных солдат и приказал им по очереди бороться с пленным. Ну и жилист же этот кавалер! Когда я уезжал, он повалил уже десятерых, и ни один не мог подняться без посторонней помощи! Мы приедем к концу этой потехи.

– Узнаю Роха! Моя кровь! – воскликнул Заглоба. – Мы дадим за него хоть трех офицеров!

– Вы застанете короля в хорошем расположении духа, что теперь бывает редко, – сказал Садовский.

– Верю, верю! – ответил маленький рыцарь.

Между тем Садовский обратился к Кмицицу и начал расспрашивать его, каким образом он не только освободился из рук Куклиновского, но еще и отомстил ему. Тот ему все рассказал, а Садовский за голову хватался от изумления и еще раз пожал руку Кмицицу и сказал:

– Верьте мне, что я рад от души, ибо хотя и служу шведам, но всегда рад, когда честный воин накажет шельму!

– О, какой вы учтивый кавалер! – сказал Заглоба.

– И знаменитый воин, мы знаем! – прибавил Володыевский.

– Ибо и учтивости, и войне я учился у вас! – сказал Садовский, прикладывая руку к шляпе.

И, разговаривая так, обмениваясь комплиментами, они подъехали к Гожицам, где была квартира короля. Вся деревня была занята солдатами всех родов оружия. Наши рыцари с любопытством рассматривали группы солдат. Одни из них, желая хоть немного забыть голод, спали, так как день был ясный и теплый; другие играли в кости на барабанах и пили пиво; иные развешивали одежду на заборах, иные, сидя перед избами и напевая скандинавские песни, чистили кирпичным порошком панцири и шлемы; словом, лагерная жизнь кипела. Правда, на некоторых лицах заметно было страшное изнурение и голод, но солнце позолотило нищету, а главное, для этих несравненных солдат настали дни отдыха, и они воспрянули духом. Володыевский с удивлением смотрел на пешие полки, известные во всем мире своей стойкостью и храбростью, а Садовский, по мере того как они подвигались, объяснял:

– Это смаландский полк королевской гвардии! Это делекарлийская пехота, лучшая во всей армии!

– Ради бога! А это что за уроды? – вдруг воскликнул Заглоба, указывая на группу маленьких людей с оливковым цветом лица и черными висящими волосами.

– Это лапландцы, причисляемые к самым отдаленным гиперборейцам!

– Хороши ли они в битве? Мне что-то кажется, что я мог бы взять их троих в каждую руку и до тех пор бить головами, пока бы не устал!

– Вы бы уж наверное могли это сделать! В битве они никуда не годятся! Шведы их возят с собою, как прислугу, а еще потому, что все они колдуны и у каждого из них в услужении по черту, а у некоторых даже по нескольку.

– Откуда же такая дружба со злыми духами? – спросил, крестясь, Кмициц. – Ибо у них ночь продолжается полгода и более, а вам известно, Панове, что ночью легче всего встретиться с чертом!

– А душа у них есть?

– Неизвестно, но полагаю, что они более подобны животным!

Кмициц подъехал к одному из лапландцев, поднял его за шиворот, как кошку, осмотрел со всех сторон, затем поставил на ноги и сказал:

– Если бы король подарил мне одного из них, то я приказал бы его закоптить и повесил бы в оршанском костеле, где среди прочих редкостей есть и страусовые яйца.

– В Лубнах, в костеле, была челюсть кита или великана, – прибавил Володыевский.

– Едемте, не то к нам пристанет какая-нибудь нечисть, – сказал Заглоба.

– Едем! – повторил Садовский. – Правду говоря, я должен бы вам надеть мешки на голову, но нам нечего скрывать, а то, что вы видели наши укрепления, это даже для нас лучше.

Они тронулись рысью и вскоре были у гожицкой усадьбы. У ворот они слезли к коней и, сняв шапки, пошли пешком, так как король был на крыльце. Они увидели группу генералов и блестящих офицеров. Был там старик Виттенберг, Дуглас, Левенгаупт, Мюллер, Эриксон и много других. Все они сидели на крыльце позади короля, стул которого был выдвинут немного вперед, и смотрели на потеху, которую Карл-Густав затеял со своим пленником. Рох только что повалил двенадцатого рейтара и стоял в разорванном мундире, тяжело переводя дыхание и весь мокрый от пота. Увидев дядю в сопровождении Кмицица и Володыевского, Рох сначала подумал, что их тоже взяли в плен, вытаращил от удивления глаза и открыл рот, а Заглоба сделал ему знак, чтобы он стоял спокойно, а сам с товарищами подошел к королю.

Садовский стал представлять послов, а они кланялись низко, как требовал обычай и этикет. Потом Заглоба передал королю письмо Чарнецкого.

Король взял письмо и начал его читать, а тем временем польские офицеры разглядывали его с любопытством, так как никогда раньше его не видели. Это был человек в цвете лет, с таким смуглым лицом, что его можно было принять за итальянца или испанца. Длинные локоны черных, как вороново крыло, волос спадали ему на плечи. Цветом и блеском глаз он напоминал Еремию Вишневецкого, и только брови его были постоянно приподняты, как будто он постоянно удивлялся. Зато в том месте, где брови сходились, на лбу у него были большие выпуклости, которые делали короля похожим на льва; глубокая морщина над носом, не сходившая даже тогда, когда он смеялся, придавала его лицу грозный и гневный вид. Нижняя губа его выступала вперед, как и у Яна Казимира, только лицо было полнее и подбородок больше; усы его были похожи на тоненькие веревочки, распушенные внизу. Вообще, наружность его была наружностью исключительного человека, одного из тех, которые, ходя по земле, выжимают из нее кровь. В ней было и величие, и царственная гордость, и львиная сила, и ум; несмотря на то что милостивая улыбка никогда не сходила с его уст, в нем не было той доброты сердца, которая светится мягким светом изнутри человека, как лампа, поставленная в середину алебастровой урны.

Карл-Густав сидел в кресле со сложенными накрест ногами, толстые икры которых отчетливо выступали из-под черных чулок. Бормоча, по обыкновению, он с улыбкой читал письмо Чарнецкого. Вдруг поднял глаза, посмотрел на пана Михала и сказал:

– Я узнаю вас: вы убили Каннеберга?

Глаза всех обратились на Володыевского, который повел усиками, поклонился и ответил:

– Так точно, ваше величество!

– Какой у вас чин?

– Полковник ляуданского полка.

– Где вы раньше служили?

– У виленского воеводы.

– И оставили его вместе с другими? Изменили ему и мне?

– Я обязан служить своему королю, а не вашему величеству!

Король ничего не ответил; все нахмурились, но пан Михал стоял спокойно и только шевелил своими усиками. Вдруг король сказал:

– Мне очень приятно познакомиться со столь знаменитым рыцарем. Каннеберг считался у нас непобедимым. Вы, должно быть, первый рубака в этом государстве?

– Во всем мире! – сказат Заглоба.

– Не последний! – ответил Володыевский.

– Приветствую вас, господа! Я очень люблю пана Чарнецкого, как великого воина, хотя он и не сдержал слова, так как должен был спокойно сидеть в Северске.

– Ваше величество, – ответил Кмициц, – не пан Чарнецкий, а генерал Мюллер первый нарушил свое обещание, захватив полк королевской пехоты Вольфа.

Мюллер сделал шаг вперед, взглянул в лицо Кмицицу и стал что-то шептать королю, который, продолжая моргать глазами, слушал довольно внимательно, время от времени посматривая на пана Андрея, и наконец сказал:

– Вижу, что пан Чарнецкий прислал мне отборных кавалеров. Но я давно знаю, что среди вас нет недостатка в храбрецах, вы только не умеете сдерживать свои обещания и клятвы!

– Слова вашего величества – святая истина! – сказал Заглоба.

– Что вы хотите этим сказать?

– Если бы не этот порок нашего народа, вас, ваше величество, здесь бы не было!

Король снова помолчал с минуту, генералы, услышав такую смелую речь посла, снова нахмурились.

– Ян Казимир сам освободил вас от присяги, – сказал Карл, – он покинул вас и скрылся за границу.

– От присяги может освободить только наместник Христа, который живет в Риме и который нас не освободил.

– Впрочем, не в том дело, – сказал король. – Я вот этим покорил ваше королевство, – тут он ударил по шпаге, – и этим удержу его. Не нужно мне ни вашей помощи, ни ваших присяг. Вы хотите войны – будем воевать! Я думаю, что пан Чарнецкий еще помнит о Голембе?

– Забыл по дороге из Ярослава, – ответил Заглоба.

Король рассмеялся:

– Тогда я ему напомню!

– Все мы под Богом ходим!

– Скажите ему, чтобы он меня навестил. Я приму его учтиво, только пусть он поспешит, а то, когда наши лошади отдохнут, я пойду дальше.

– Тогда мы примем вас, ваше величество! – ответил Заглоба, кланяясь и незаметно опуская руку на саблю.

– Вижу, что пан Чарнецкий прислал ко мне не только лучших воинов, но и самого находчивого собеседника. Вы тотчас же отражаете каждый удар! К счастью, война состоит не в этом, иначе я нашел бы в вашем лице достойного себе противника. Но приступим к делу! Пан Чарнецкий просит меня выпустить этого пленника, предлагая мне в обмен двух старших офицеров. Я не так низко ценю своих солдат, как вы полагаете, и не хочу так дешево их выкупить, ибо это не согласно с моей и их гордостью. А потому я дарю этого рыцаря пану Чарнецкому, так как ни в чем не могу ему отказать.

– Ваше величество, – ответил пан Заглоба, – не оскорбить шведских офицеров хотел пан Чарнецкий, но сделал это из любви ко мне, так как пленник – мой племянник, я же – к услугам вашего величества – советник пана Чарнецкого.

– Правду говоря, – сказал, смеясь, король, – мне не следовало бы отпускать этого пленника, так как он дал обет убить меня, но я могу это сделать, если он откажется от своего обета.

Король обратился к Роху, стоявшему перед крыльцом, и махнул ему рукой:

– Ну-ка, силач, поди сюда!

Рох подошел и вытянулся в струнку.

– Садовский, – сказал король, – спроси-ка его, не откажется ли он от обета, если я его отпущу!

Садовский перевел вопрос короля.

– Не может этого быть! – воскликнул Рох.

Король понял ответ без переводчика, захлопал в ладоши и заморгал глазами:

– Вот видите! Как же такого отпустить? Двенадцати рейтарам шею свернул, а мне тринадцатому обещает. Хорошо! Нравится мне этот кавалер. Не состоит ли и он советником пана Чарнецкого? В таком случае я его еще скорее отпущу.

– Чтоб у тебя язык отсох! – пробормотал Заглоба.

– Ну, довольно шутить! – сказал вдруг Карл-Густав. – Берите его, и пусть это будет новым доказательством моего долготерпения! Простить могу, как властелин этого королевства, ибо такова моя воля, но в переговоры входить с бунтовщиками не хочу.

Тут брови короля нахмурились и улыбка исчезла с его липа.

– Кто поднимает руку против меня, тот бунтовщик, ибо я здесь законный государь. Только из милосердия я не карал вас до сих пор, как надо, думая, что вы опомнитесь; но придет время, когда милосердие мое иссякнет и настанет час кары. Благодаря вашему своеволию и непостоянству вся страна в огне; благодаря вашему вероломству льется кровь. Но говорю вам: приходят последние дни… Не хотите слушать увещаний, не хотите повиноваться законам – послушаетесь меча и виселицы!

В глазах Карла сверкнула молния; Заглоба смотрел на него с минуту, недоумевая, откуда взялась эта внезапная гроза при ясной погоде, потом поклонился и, сказав только:

– Благодарим вас, ваше величество! – ушел вместе с Кмицицем, Володыевским и Рохом Ковальским. – Милостивый, милостивый, – говорил Заглоба, – а не успеешь оглянуться, как зарычит, как медведь! Хорош конец посольства! Другие вином угощают на прощанье, а он виселицей! Пусть же он собак вешает, а не шляхту. Боже, боже! Тяжело согрешили мы против нашего государя, который отцом нам был, есть и будет, ибо в нем сердце Ягеллонов! И такого государя изменники покинули и пошли кумиться с заморскими страшилищами! Поделом нам, мы не стоим лучшего. Виселицы, виселицы… Самому ему тесно, прижали мы его, как творог в мешке, а он грозит еще мечом и виселицей! Постойте! Вам еще хуже будет. Рох, я хотел тебе по шее накласть или отсчитать тебе пятьдесят горячих, но, так и быть, прощаю за то, что ты вел себя, как настоящий рыцарь, и обещал его преследовать. Давай я тебя поцелую, я тобой доволен!

– Уж ясно, что довольны! – возразил Рох.

– Виселица и меч… И он мне сказал это в глаза?! – спустя некоторое время продолжал Заглоба. – Вот, вот и протекторат! Волк такую же протекцию барану оказывает, когда отправляет его к себе в брюхо… И когда он это говорит? Когда у него у самого кожа от страха коробится… Пусть он сделает лапландцев своими советниками и вместе с ними ищет протекции у черта! А нам Пресвятая Дева будет помогать, как пану Боболе в Сандомире, которого взрыв пороха перебросил вместе с конем на другой берег Вислы, а он уцелел. Огляделся вокруг, где, мол, он, и сейчас же попал на обед к ксендзу. При такой помощи мы их всех, как раков из корзины, повытаскаем за шиворот!