Генрик Сенкевич
Потоп

Полная версия

XVI

Пан мечник россиенский вернулся несколько дней спустя. Несмотря на то что он ехал с охранной грамотой Богуслава, он доехал только до Россией. В Биллевичи ему незачем было ехать, так как их уже не было: усадьба, постройки, деревня, все было выжжено дотла в последней битве польского партизанского отряда под командой ксендза Страшевича, иезуита, со шведами. Все население разбрелось по лесам – либо составило вооруженные «партии»; на месте богатой усадьбы остались лишь земля да вода.

Дороги были полны беглых солдат различных войск, которые, соединясь в большие шайки, занимались разбоем и представляли опасность даже для небольших военных отрядов. Мечнику так и не удалось убедиться, сохранились ли в целости закопанные в саду бочки с серебром и деньгами, и он возвратился в Тауроги злой и раздраженный.

Едва успел он выйти из брички, как Оленька увела его в свою комнату и рассказала ему все, что говорил Гасслинг-Кетлинг.

Услышав это, старый шляхтич задрожал от негодования, ибо, не имея собственных детей, любил молодую девушку, как родную дочь. Некоторое время он лишь хватался за рукоятку сабли и повторял: «Бей, кто в Бога верует!»

Наконец схватился за голову и проговорил:

– Меа culpa! Mea maxima culpa!^[63] Мне и самому приходило в голову, да и люди поговаривали, что этот дьявол в тебя влюбился, а я все молчал, да еще посмеивался: «А вдруг женится! Мы родня Госевских, да и Тизенгаузам родня… Почему же мы не можем породниться с Радзивиллами?» Недурно породниться с нами захотел этот изменник! Уж таким бы он родственничком был… чтоб его Убили!.. Ну ладно!.. Прежде эта рука отсохнет и эта сабля заржавеет, чем…

– Надо подумать о спасении, – сказала Оленька и стала посвящать его в план побега.

Мечник внимательно слушал ее и наконец сказал:

– Лучше я созову своих людей и составлю из них «партию»! Буду шведов беспокоить, как это делал Кмициц с Хованским. В лесу и в поле ты будешь в большей безопасности, чем при дворе этого изменника и еретика.

– Хорошо, – сказала панна.

– Я не только не противлюсь бегству, но говорю: чем скорее, тем лучше… Ведь у меня довольно мужиков и кос! Они сожгли мое имение? Пустяки! А я созову мужиков из других деревень. Все Биллевичи станут на нашу сторону. Увидим, как он с нами породнится, как он посягнет на честь Биллевичей! Ты – Радзивилл?! Ну что ж? Нет гетманов в нашем роду, но нет и изменников… Посмотрим, за кем пойдет вся Жмудь!

Тут он обратился к Оленьке:

– Я свезу тебя в Беловеж, а сам вернусь. Иначе не может быть! Он должен поплатиться за намерение нас опозорить! Этим он обидел все сословие шляхетское, только бесчестные не станут на нашу сторону! Бог нам поможет, братья помогут, граждане помогут, а тогда огонь и меч! Биллевичи устоят против Радзивилла! Только бесчестные не пойдут за нами, только бесчестные не обнажат саблю против изменника! Король, сейм, вся Речь Посполитая будет за нас!

Тут мечник, красный как бурак, стал колотить кулаком по столу:

– Эта война важнее, чем война со шведами. В нашем лице оскорблены все законы, вся Речь Посполитая, все сословие рыцарское! Только бесчестный этого не поймет! Погибнет отчизна, если мы не отомстим и не накажем изменника!

И так разволновался старый мечник, что Оленьке пришлось его успокаивать. До сих пор он сидел тихо, хотя казалось, что не только отчизна, но и мир весь гибнет, но теперь, когда затронули Биллевичей, он увидел в этом самую страшную опасность для отчизны и зарычал, как лев.

Но девушка всегда имела на него сильное влияние; она сумела успокоить его и объяснить, что для их спасения и для того, чтобы побег удался, его надо хранить в глубокой тайне и не показывать князю, будто они о чем-нибудь догадываются. Он дал ей слово поступать по ее указаниям, и потом они стали совещаться о побеге. Им казалось, что осуществить его не очень трудно, так как думали, что за ними не следят.

Поэтому мечник решил послать нарочного с письмами к экономам, чтобы те немедленно собрали и вооружили крестьян из всех деревень, принадлежащих ему и другим Биллевичам. Потом он хотел отправить шестерых верных людей, будто бы за деньгами и серебром в Биллевичи, а на самом деле в лес, где они должны были остановиться и ожидать их с лошадьми и провизией. Затем было решено выехать из Таурог в санях с двумя дворовыми, будто бы в гости к соседям, а потом пересесть на лошадей и бежать. К соседям Ольбротовским они ездили часто, иногда даже ночевали у них, а потому надеялись, что отъезд их не будет никем замечен и что если за ними и отправят погоню, то не ранее чем через два-три дня, когда они будут уже в лесу под зашитой вооруженных крестьян.

Между тем пан Томаш деятельно занялся приготовлениями. Нарочный с письмами уехал на следующий день. А на третий день мечник подробно говорил Петерсону о своих деньгах, зарытых в земле, и о том, что их необходимо для безопасности перевезти в Тауроги. Петерсон поверил этому, так как шляхтич слыл богачом и, действительно, обладал большим состоянием.

– Пусть привезут их скорее, – сказал шотландец, – а если надо, то я дам солдат!

– Чем меньше людей будет знать, что везут, тем лучше. На людей моих я могу положиться, а мешки с деньгами они провезут под пенькой, которую мы часто отправляем в Пруссию, или под дранью, на которую никто не польстится.

– Лучше под дранью, – сказал Петерсон, – сквозь пеньку можно саблей нащупать, что на дне что-то другое. А деньги вы отдайте под расписку князю. Я знаю, что он нуждается, потому что доходы плохо поступают…

– Я бы и хотел оказать князю услугу, чтобы он ни в чем не нуждался, – ответил шляхтич.

Тем и кончился разговор; все, по-видимому, складывалось как нельзя лучше; прислуга отправилась раньше, а мечник с Оленькой собирались выехать на следующий день.

Между тем вечером совершенно неожиданно возвратился Богуслав с двумя полками прусской кавалерии. Дела его, видимо, были неважны, так как он вернулся раздосадованный и злой.

В тот же день он созвал совет, состоявший из уполномоченного курфюрстом графа Сейдевица, Петерсона, Саковича и кавалерийского полковника Кирица. Совет затянулся до трех часов ночи; целью его было обсуждение похода против Сапеги на Полесье.

– Курфюрст и король шведский дали мне в подкрепление свои войска, – говорил князь. – Одно из двух: или Сапега еще на Полесье, и тогда мы должны разбить его, или его уже там нет – тогда мы займем Полесье без сопротивления. Но мне необходимы деньги, а их у меня нет, и ни курфюрст, ни шведский король мне не дали, потому что у них нет.

– У кого же и искать денег, как не у вашего сиятельства? – ответил граф Сейдевиц. – Во всем мире говорят о неисчерпаемых сокровищах Радзивиллов.

Богуслав возразил:

– Граф Сейдевиц, если бы до меня доходили все доходы с моих наследственных имений, у меня, наверно, было бы больше денег, чем у пяти ваших немецких принцев, вместе взятых. Но в стране война, доходов нет, или же их захватывают конфедераты. Можно бы достать денег взаймы у прусских городов, но вы лучше всех знаете, что там происходит и что они раскошелятся только для Яна Казимира.

– Я счастлив, что могу услужить вашему сиятельству советом, – сказал Петерсон.

– Я предпочел бы, чтобы вы услужили мне деньгами.

– Мой совет стоит денег. Не дальше как вчера пан Биллевич говорил мне, что у него значительная сумма денег зарыта в саду в Биллевичах и что он хочет перевезти их сюда, в безопасное место, и отдать вашему сиятельству под расписку.

– Да вы просто с неба мне свалились, как и этот шляхтич! – воскликнул Богуслав. – А много у него денег?

– Более ста тысяч, кроме серебра и драгоценностей, которых будет на ту же сумму.

– Серебро и драгоценности шляхтич продать не захочет, но можно будет их заложить. Благодарю вас, Петерсон, за совет. Надо будет завтра же поговорить с Биллевичем.

– В таком случае я его предупрежу, потому что завтра он собирается ехать к Ольбротовским.

– Скажи ему, чтобы он не уезжал, не повидавшись со мной.

– Он уже отправил слуг, и я боюсь, доедут ли они благополучно.

– Можно будет послать за ними целый полк; впрочем, мы еще поговорим. Как это вовремя! Просто потеха: с помощью денег королевского сторонника я оторву Полесье от Речи Посполитой!

С этими словами князь со всеми простился, так как должен был принять ежедневную ванну со всевозможными снадобьями, которые сохраняли красоту. Это продолжалось обычно с час или два. А князь и без того устал с дороги.

На следующий день Петерсон задержал мечника и панну Александру и объявил им, что князь желает их видеть. Надо было отложить отъезд, но это их не обеспокоило, так как Петерсон сказал им, в чем дело.

Вскоре явился князь. Хотя пан Томаш и Оленька решили принять его по-прежнему, но, несмотря на все усилия, не могли этого сделать. Оленька покраснела, лицо мечника налилось кровью, обоими овладело смущение, и они тщетно силились сохранить спокойствие.

Князь, напротив, был совершенно спокоен, он только немного похудел и побледнел, но именно эта бледность прелестно гармонировала с его утренним костюмом, затканным жемчугом и серебром; но он сейчас же заметил, что его принимают не так, как всегда, и не так рады его приходу, как прежде; но он подумал, что эти два сторонника короля узнали об его сношениях со шведами и потому так холодно его встречают. Он решил сейчас же пустить им пыль в глаза и после первых приветственных комплиментов начал:

– Вам, наверно, известно уже, мосци-мечник, какое несчастье случилось со мной?

– Ваше сиятельство, вероятно, имеете в виду смерть князя-воеводы?

– Не только смерть. Правда, это страшный удар, но я помирился уже с волей Всевышнего, Который, верю, щедро вознаградит брата за все причиненные ему обиды. Нет, мне послана новая тяжесть, а это для каждого гражданина, любящего отчизну, большое горе…

Мечник молчал и искоса посматривал на Оленьку. Князь продолжал:

– Я добился заключения мира, один Бог знает, какими тяжкими усилиями и трудами. Оставалось только подписать трактат. Шведы должны были уйти из Польши, не требуя никакого вознаграждения, кроме того, чтобы после смерти Яна Казимира был избран на престол, с согласия сословий, шведский король. Такой великий воин мог бы быть спасением для Речи Посполитой. Даже больше, он сейчас же обещал оставить вспомогательное войско для борьбы с Украиной и Москвой. Мы бы еще расширили наши владения; но пану Сапеге это не на руку, он не мог бы тогда преследовать Радзивиллов! Все уже согласились на условия мира, и только он один с оружием в руках восстал против него, ибо для него его собственные интересы выше отчизны. Дело дошло до того, что против него придется употребить оружие, что и поручено мне по тайному соглашению Яна Казимира с Карлом-Густавом. Я никогда не уклонялся ни от какой службы и не уклоняюсь и теперь, хотя у многих может явиться подозрение, что я начинаю братоубийственную войну из мести.

– Тот, кто знает ваше сиятельство так же хорошо, как мы, всегда может понять благие намерения вашего сиятельства.

И мечник, восторгаясь своей хитростью, так выразительно подмигнул Оленьке, что девушка испугалась, как бы князь не заметил этого. И он заметил.

«Не верят мне!» – подумал князь.

И хотя его лицо оставалось спокойным, но это его кольнуло. Он был совершенно чистосердечно убежден, что не верить Радзивиллу нельзя, даже тогда, когда он лжет.

– Петерсон передавал мне, – сказал он после минутного молчания, – что вы хотите отдать мне свои деньги под расписку. Я охотно возьму их, так как действительно нуждаюсь в наличных деньгах. По окончании войны я или верну вам долг, или дам в залог свои имения, что будет для вас прибыльно. Простите, ваць-панна, – прибавил он, обращаясь к Оленьке, – что мы в вашем присутствии завели разговор о столь недостойном предмете! Это неподходящий разговор, но теперь такое время, когда чувствам обожания и преклонения нельзя дать волю…

Оленька опустила глаза, взялась кончиками пальцев за платье и сделала реверанс, чтобы иметь возможность ничего не отвечать. Между тем пан мечник мысленно обсуждал нелепейший план, который казался ему необыкновенно остроумным.

«И девушку увезу, и денег не дам!» – думал он. Затем откашлялся, погладил чуб и начал:

– Я очень рад угодить вашему сиятельству. Я не все сказал Петерсону; у меня найдется еще полгарнца червонцев, зарытых отдельно, чтобы, в случае чего, сохранить хоть часть денег… Кроме того, там зарыты также деньги других Биллевичей, но их зарыли в мое отсутствие, и место, где они зарыты, известно лишь этой панне, а человека, который спрятал их, уже нет в живых. Если ваше сиятельство позволите нам ехать вдвоем, мы привезем все.

Богуслав быстро взглянул на него:

– Как так? Петерсон говорил мне, что вы уже отправили слуг, и раз они уехали, то должны знать, где деньги.

– Да, но о последних знает только она.

– Ведь они, наверное, зарыты в каком-нибудь определенном месте, которое можно указать на словах или в письме.

– Слова – ветер, – ответил мечник, – а если в письме, то ведь челядь неграмотна. Мы поедем вдвоем, вот и все!

– Боже мой! Ведь вам хорошо известны ваши сады, и поезжайте одни! Зачем же панне Александре ехать?

– Я один не поеду! – решительно ответил мечник.

Богуслав снова взглянул на него пристально, потом уселся поудобнее и принялся хлопать тросточкой по своим сапогам.

– Если вы настаиваете, пусть так и будет. Но я вам дам два полка конницы, которые вас проводят туда и обратно.

– Зачем нам полки? Мы отправимся одни и одни вернемся! Ничего с нами не случится, это ведь наши владения.

– Как гостеприимный хозяин, я не могу позволить, чтобы панна Александра ехала без конвоя. Итак, выбирайте: или одни, или вдвоем, но с конвоем.

Мечник сообразил, что попался в собственную ловушку, и им овладел такой гнев, что, позабыв всякую осторожность, он крикнул:

– Тогда вы, ваше сиятельство, выбирайте: или мы отправимся вдвоем, или я не дам вам денег!

Панна Александра бросила на него умоляющий взгляд, но мечник уже покраснел и пыхтел.

Это был человек от природы осторожный, даже робкий, любивший все дела решать к общему удовольствию, но если его выводили из себя, если он на кого-нибудь начинал злиться или если кто-либо задевал честь Биллевичей он с какой-то отчаянной храбростью мог броситься на самого сильного врага Так и теперь: схватившись рукой за бок и звякнув саблей, он закричал во все горло:

– Что же это, мы в плену?! Вы хотите насиловать свободного шляхтича? Попирать все законы?!

Богуслав пристально смотрел на него, откинувшись на спинку кресла; он не выказывал своего гнева, но взгляд его с каждой минутой становился все холоднее, а тросточка все быстрее ударяла по сапогу. Если бы мечник знал его лучше, то понял бы, что ему угрожает опасность.

Иметь дело с Богуславом было попросту страшно, потому что никогда не было известно, когда над придворным кавалером и дипломатом, привыкшим владеть собой, возьмет верх дикий и необузданный магнат, ломающий все преграды с жестокостью восточного деспота. Прекрасное воспитание, светский лоск, приобретенный при европейских дворах, изысканность были лишь кустом прекрасных цветов, под которым таился тигр.

Но мечник забыл об этом и, ослепленный гневом, кричал:

– Ваше сиятельство, не притворяйтесь больше, потому что все вас знают… Увидите, что ни шведский король, ни курфюрст, с которыми вы сражаетесь против отчизны, ни ваше княжеское имя не защитят вас перед лицом трибунала, а сабли шляхты научат… добрым нравам!

При этих словах Богуслав поднялся, сломал тросточку своими железными руками и, бросив ее к ногам мечника, сказал страшным, сдавленным голосом:

– Вот что для меня ваши права! Ваши трибуналы! Ваши привилегии!

– Какая наглость! – крикнул мечник.

– Молчать, панок! – крикнул князь. – Иначе я тебя в порошок сотру!

С этими словами князь подошел к нему, чтобы схватить его за грудь и швырнуть о стену. Но панна Александра уже стояла между ними.

– Что вы хотите сделать, ваше сиятельство?

Князь остановился. А она стояла перед ним, точно разгневанная Минерва, с пылающим лицом и сверкающими глазами. Грудь ее высоко вздымалась, подобно морской волне, но и в гневе она была так прекрасна, что Богуслав загляделся на нее.

Через минуту гнев его прошел. Он пришел в себя и стоял, не сводя глаз с Оленьки. Наконец лицо его приняло ласковое выражение, он склонил голову и сказал:

– Простите, ангельское создание! Душа моя так полна скорби и боли, что я не могу владеть собою.

С этими словами он ушел из комнаты.

Тогда Оленька стала в отчаянии ломать руки, а мечник, придя в себя, схватился руками за голову и воскликнул:

– Я все испортил! Ведь я погубил тебя!

Князь не выходил целый день. Он обедал у себя вдвоем с Саковичем.

Взволнованный до глубины души, он не мог думать так ясно, как всегда. Его мучила какая-то горячка. Она всегда предвещала приближение той страшной лихорадки, от приступов которой князь так холодел, что его приходилось растирать. Но сейчас свое состояние он приписывал любви и понимал, что должен или удовлетворить ее, или умереть.

Рассказав Саковичу весь разговор с мечником, он сказал:

– У меня горят руки и ноги, мурашки бегают по спине, во рту горько и сухо… Черт возьми, что это со мной? Я никогда ничего подобного не испытывал!

– Это оттого, что вы начинены целомудрием.

– Ты глуп!

– Пусть!

– Я не нуждаюсь в твоих остротах.

– Возьмите, князь, лютню и ступайте под окна панны… может быть, вам покажет… кулак мечник! Тьфу, черт возьми! Вот так молодец Богуслав Радзивилл!

– Ду-урак!

– Пусть! Но я вижу, что вы, ваше сиятельство, начинаете разговаривать сами с собой и говорить себе правду в глаза. Смелее! Смелее! Нечего смотреть на знатность рода.

– Послушай, Сакович: когда мой пес Кастор забывается, я его бью за это ногой в бок, а с тобою может случиться похуже.

Сакович быстро вскочил, притворяясь разъяренным, как недавно мечник россиенский, и так как у него был необыкновенный дар подражания, то он закричал голосом мечника:

– Что же это, мы в плену? Насиловать свободного гражданина? Попирать все законы?

– Замолчи, замолчи, – лихорадочно сказал князь, – ведь там она заслонила собственной грудью этого старого болвана, а здесь нет никого, кто бы тебя защитил!

– Когда она его заслонила, тебе надо было к ней прислониться!

– Нет, тут, должно быть, какие-нибудь чары, не может быть иначе. Или она меня околдовала, или я сам с ума схожу. Если бы ты только видел, как она заступалась за своего паршивого дядюшку! Но ты дурак! У меня кружится голова. Смотри, как у меня руки горят. Любить такую девушку… ласкать ее… иметь с нею…

– Детей! – добавил Сакович.

– Да, да, ты угадал! И это будет! Иначе меня разорвет, как гранату! Боже, что со мной? Жениться, что ли, черт меня побери?!

Сакович стал серьезен:

– Об этом вам и думать нельзя, ваше сиятельство.

– А я об этом думаю, и если захочу, то так и сделаю, хоть бы целый полк Саковичей твердил целую неделю: «Об этом вам и думать нельзя, ваше сиятельство».

– Нет, вы шутите!

– Я или болен, или околдован, иначе быть не может!

– Отчего вы, ваше сиятельство, не хотите, в конце концов, последовать моему совету?

– Разве и в самом деле последовать? Ах, черт бы их всех взял, все эти сны, всех этих Биллевичей и Литву, и трибуналы, и Яна Казимира… Иначе я ничего не добьюсь. Вижу, что не добьюсь. И я дурак, до сих пор колебался, боялся снов, Биллевичей, процессов, шляхетского сброда, Яна Казимира! Скажи, что я дурак!.. Скажи мне, что я дурак! Слышишь? Я приказываю тебе сказать мне, что я дурак.

– Но я этого не сделаю, ибо именно теперь вы Радзивилл, а не лютеранский проповедник. Но вы, должно быть, больны, ваше сиятельство, ибо мне никогда не приходилось видеть вас в таком возбуждении.

– Правда! В самых затруднительных случаях я только рукой махал да посвистывал, а теперь у меня такое чувство, точно мне кто впился шпорами в бока!

– Странно, ведь если эта девушка умышленно приворожила вас каким-нибудь зельем, то ведь не затем, чтобы потом убежать от вас. А между тем из того, что вы говорите, явствует одно: они хотели бежать потихоньку.

– Рифф говорил мне, что это влияние Сатурна, на котором в этом месяце подымаются горящие испарения.

– Ваше сиятельство, изберите себе лучше покровителем Юпитера, ибо ему везло и без браков. Все пойдет хорошо, только не вспоминайте о венце, разве что об игрушечном…

Вдруг староста ошмянский ударил себя ладонью в лоб:

– Подождите, ваше сиятельство, я слышал в Пруссии о подобном случае!

– Ну, что еще черти тебе нашептали?

Но Сакович долго не отвечал. Наконец лицо его прояснилось, и он проговорил:

– Благодарите судьбу, ваше сиятельство, за то, что она послала вам такого друга, как Сакович!

– Что такое? Что такое?

– Ничего! Я буду шафером вашего сиятельства, – тут Сакович отвесил низкий поклон, – а для бедного шляхтича это честь не малая!

– Не паясничай, говори скорее!

– В Тильзите существует некто Пляска, или как его там, бывший когда-то ксендзом в Неворанах, но, когда его расстригли, он перешел в лютеранство. Женившись, он снискал покровительство курфюрста и теперь торгует копченой рыбой со Жмудью. Одно время епископ Парчевский пытался вытребовать его обратно на Жмудь, где его уж, наверное, ожидал костер, но курфюрст не согласился выдать своего единоверца.

– Что мне до этого за дело? Не мямли!

– Что вам за дело, ваше сиятельство? А то, что он вас сошьет, как два полотнища! Понимаете, ваше сиятельство? А так как он мастер плохой, да к тому же к цеху не приписан, то вас легко будет распороть… Понимаете, князь? Цех признает его шитье недействительным, и никакого шума, никакого крика не будет. Мастеру можно будет потом шею свернуть… А вы, ваше сиятельство, всем и каждому будете говорить, что вас обманули! Понимаете? А до этого: «плодитесь и размножайтесь»! Я первый вас благословляю!

– Понимаю и не понимаю! – сказал князь. – Черт возьми! Прекрасно понимаю! Сакович! Ты, должно быть, с зубами родился! И не уйти тебе от плахи!.. Ну, ну, пане староста! Но успокойся, пока я жив, у тебя волос с головы не спадет, и награда не минует… Стало быть, я…

– Вы можете торжественно просить руки панны Биллевич у нее и у мечника. Если вам откажут, то прикажите с меня кожу содрать! Они могли ощетиниться против Радзивилла, когда ему захотелось поиграть с панной, но раз Радзивилл задумал жениться, мигом шерсть шелковой станет! Вам только придется сказать мечнику и панне, что так как король шведский и курфюрст сватают вам княжну бипонскую, то свадьба должна остаться в тайне, пока не будет заключен мир. Впрочем, брачный договор можно написать как угодно. Все равно он не будет признан ни одной церковью. Ну, что же?

Богуслав молчал, и только на лице его выступили лихорадочные пятна.

– Теперь времени нет, – произнес он, помолчав, – через три дня я должен идти на Сапегу.

– Вот и прекрасно! Если бы было времени больше, то труднее было бы подыскать подходящие оправдания. Только недостатком времени вы объясните, ваше сиятельство, что венчать будет первый попавшийся поп, как всегда в экстренных случаях. Они сами подумают: «Наскоро все, потому что иначе нельзя». Она девушка отважная, и вы можете тоже взять ее с собой в поход. Если вас даже разобьет Сапега, все же вы наполовину будете победителем!

– Ладно! Ладно! – сказал князь.

Но в ту минуту с ним случился первый припадок; челюсти у него сжались, и он не мог произнести ни слова. Он весь похолодел, а потом его стало подбрасывать, и он метался, точно рыба, вынутая из воды. Но прежде чем испуганный Сакович успел привести медика, припадок окончился.