Александр Николаевич Лекомцев
Неолит – не заграница
Про штаны сказать нечего, чёрные, из обычной материи, уже не новые. Вот и весь его образ, говорящий не столько о святости Никодима, сколько о его безалаберности и давным-давно наступившей старости, которой он, по-видимому, гордился. Зуранову подумалось, что, наверное, таким же был и Порфирий Иванов. Но Алексей не разбирался в подобных делах и поэтому, вполне, мог сделать неудачное сравнение.
– Нет, рябята мои, – сказал вместо приветствия Никодим, открывая калитку, – я не по душе, не по кровушке с Порфирием в родстве не состою. Каждому – своё. Судить ни кого не сужу, сам же – суда не опасаюсь. В дом заходите ко мне без стеснений всяких. Вижу, что ночевать у меня не собрались. Воля ваша. Ну, да Бог вам в защиту, я же не всесилен что-то дельное сказать. Помоги же, господин мой, ворота раскрыть. Пусть женщина твоя машину во двор вгонит.
Слова старика звучали долго, но произнесены они были обычно и просто. Никодим очень удивил Алексея и Валерию своей прозорливостью, умению не только предвидеть, но и читать их мысли. Они даже не поздоровались со стариком, как полагается… А как полагается? Никто не знает.
Они выполнили все его указания, прозвучавшие, скорее всего, как просьба, дескать, дорогие гости, сделайте снисхождение непутёвому хозяину. В горницу дома, в которой, кроме большого стола и двух таких табуреток, выкрашенных в грязно-синий цвет, больше почти ничего лишнего не было. Правда, топчан ещё, кое-какая хозяйственная утварь по углам, малый топчан. Имелась, как они поняли, тут и небольшая спаленка. Чистая посуда на русской печке, железные миски, алюминиевые кружки и ложки, пара высоких чугунков… Была и деревянная, и глиняная посуда.
А в центре большого стола, что не сразу бросилось в глаза, лежал большой каравай белого пшеничного хлеба на цветистом деревянном блюде-подносе, наверху – белое узорчатое полотенце.
Подарки Никодим принимал молча и слегка кланялся, с благодарностью, как им показалось, но и немного с манерностью. Всё привезённое, даже табак и трубка, ушли в здоровый, грубо сколоченный ящик-сундук, который стоял в комнате-спальне. Только продукты и спиртное были оставлены на столе, да ещё импортные сигареты, и несколько пачек отечественных. Как раз, та марка, которой Никодим отдавал предпочтение. Глянув на закордонное курево, дед сказал: «Вот с вами вместе и побалуюсь».
Когда всё было выставлено и выложено, Никодим тоже внёс свою лепту – достал откуда-то варёную картошку и шмат солёного сала. Потом старик с печалью произнёс:
– У меня сегодня нелюди кобеля отравили. Собачина как собачина. Что ж она им-то плохого понаделала? На цепи себе сидела да брехала. Своим разумом жила, какой повыше то человечьего будет. Разум у тварей бессловесных… великий.
Зуранов налил коньяку в стаканы себе и Никодиму. Валерия жестом употреблять спиртное отказалась. Она уже пила томатный сок из большой глиняной кружки.
– Но о многом-то я прилюдно не сужу, – дед тоже выпил, закусив колбасой. – Господь велит многое скрывать.
– А вы, отец, – полушутливо поинтересовался Зуранов,– в церковь местную не ходите?
– Нет, господин мой, я не… партийный человек, туда не хожу, – ответил старик. – Не мне судить, есть он там или нету. У каждого свой путь. А у меня, в избе моей, Он есть. То мне ведомо. Если говорю, то знаю.
– Вы считаете, что Господь Русь оставил? – Зуранов пытался, от нечего делать, подискутировать.
– Не оставил пока, – коротко ответил старик. – Да и не сделает Господь этого, ведь придёт прозрение народное. Сообразят люди, что такое Ад Земной и к Господу руки и… души потянет. Но мой разговор вам не в интерес.
– Что же нас волнует? – Алексея стал немного раздражать этот немного неряшливый старикан, самостийно причисливший себя к «лику святых» непонятной «домашней» веры. – Что тревожит, Никодим?
– Деньги вам в интерес, злато. Сердца обидой ваши переполнены и унынием, а получается – и злобой. О том ваши глаза говорят. На тебе, господин мой, да и на дамочке твоей, много людской крови.
– Если и есть какая кровь, – с обидой ответил Зуранов, – то чёрная. То не люди и были.
– А так ли? Может, жертвы твои, подобно тебе, заблудились, по своим законам жили… про земные писания не ведали или не имели желания ведать. Однако не хочу лукавить. Но благо земное… на крови стало им дороже Имени Господнего. А всё, что земное, то не благо, а мечта грешная… Праведные бегут от неё. Даже в грёзах ночных Истины и Жизни более, чем в суете явной.
– Это не совсем понятно,– призналась Валерия, налегая на варёную картошку и солёную капусту. – Лично я в такие дебри вникать не собираюсь.
– Путь у каждой души свой. Кто ж не грешит в жизнях своих? Но слушайте голос внутри себя, он в глубине… про всё знает, про всё скажет, – пояснил старик и резко переменил тему разговора. – Тут приезжала одна… с сынишкой. Отрок по возрасту. Не ребёнок уже. Не сын он ей ни по духу, ни по крови… Бывала она у меня не единожды, душа грешная.
– Мы знаем, что она сюда приезжала, – сказал Зуранов. – А сейчас внимательно слушаем тебя, Никодим.
– Похвально, – продолжил свой схоластичный рассказ старик. – Так вот, ведомо мне, что нет её ныне в Земной Обители, и про многое другое знаю… Не дано ей в нынешнем воплощении к Богу прийти. Суетлива, коварна, беспокойна… видать, кровушки на ней – ох, как много. От Дьявола она. Вы-то, оба, вроде как, только наполовину. Не в обиду будет сказано. Имеется в вас искра господня. Не загасите – иначе во тьме останетесь!
– А вы-то от кого, Никодим? От Бога? – резко спросила старца Валерия. – Вы ведь сами-то, на старость лет, заблудились.
– От кого я, знать мне не выпало. Но к Богу стремлюсь, к Великому и Единному. Всяк народ его по-своему называет, – просто ответил Никодим. – Господь и в большом, и в малом, и в разуме, и помимо его. Я про земной разум говорю. Он там, где путям-дорогам нет конца.
– Какие дороги? – переспросил Зуранов. – О чём ты говоришь, Никодим?
– Мне не совсем ведомо, какие они, – честно признался старик и обратился к Валерии.– Веровать надобно, ничего не требуя и не прося у Сил Небесных. А тебе я так скажу, красивая женщина, госпожа моя. Ты ведь не только убила ту самую Ивасёву, но ведь и себя тоже. Ты её тело убила, но душа её в муках, и пути ей даже в Земной Ад заказаны. Больно она уж нагрешила тут.
– Как… как вы, – Валерия от неожиданности чуть не подавилась куском колбасы. – Как вы определили, что это сделала я?
– В том чуда великого нет,– махнул рукой чуть-чуть захмелевший дед. – Чего тут определять? По Зойкиному взгляду я понял, что она – не жилец. Это же просто, как день. А тут и ты появилась… У тебя уже взор другой… убийцы. Ты ведь не заметила, как в мыслях своих осторожно про саженцы яблоневые у меня спросила, какие тут Ивасёва у меня на огороде посадила… «на счастье». Какое у неё и у тебя, голуба душа, может быть счастье? Смех один. Да и ты ещё свои саженцы привезла. На них никогда плодов не будет. Так уж… Понятно мне, что Зойка под деревьями что-то зарыла. Чувствовала смертушку, но жить-то надеялась…
– Из тебя, Никодим, получился бы отличный сыщик, – дал своё резюме Алексей. – Великолепное аналитическое мышление. Кроме того, высокоразвитая интуиция, умение наблюдать и делать вводы.
– Не только наблюдать научился, – сказал старик. – Кое-что мне и Покровители мои сообщают. Знаю, ведомо мне, что ты, Алексей, человек особенный. Может, и к добру. Как знать. Но твоим двум жизням не завидую. Мало бед тебе здешних. Никогда бы я… не сунул свой нос ни в минувшее, ни в грядущее.
– Верно, – нервозно произнёс Зуранов. – Только там тебе, Никодим, делать нечего. Ты очень правильный, но только для себя. Эгоистичный дедушка. Не обижайся.
– Пусть ты и шибко по-учёному говоришь, – согласился с ним старик, – но частично прав. Все мы себе на уме. Только я не говорю, что я особый какой-то… Просто жизнь земную наблюдать умею и чуток понимать. В нашем роду Анохеевых почти что все умели чуть больше других видеть и слышать. Моему деду, по батюшке, Степану Игнатьевичу, довольно было на человека глянуть, чтобы сказать, кто он, откуда, куда идёт, как имя-отчество, что на сердце и на душе, чем хворает…
Никодим довольно логично обосновывал свои доводы. Аргументы его были неопровержимы и уже не казались чудом. Ивасёва, при всей своей «крикливости», здесь вела себя замкнуто. Она приезжала сюда, как бы, исповедоваться перед Никодимом, но очень многого не договаривала.
Получалась этакая дозированная исповедь, как продуманного и жестокого монарха перед «своим» народом. Иногда она здесь появлялась и с Пашей. Но добрые наставления и нравоучения «святого» не дали положительных результатов, только растормошили, привели в смятение злую душу. Как говорится, одной ногой к Богу пошла, но за другую Чёрт схватил.
Ивасёва была не из тех, кто мог просто так посадить яблони, да ещё в августе, «на счастье, в саду у особенного человека». Слишком властвовало над ней притяжение земных суетных дел, ставших кровавыми грехами. А если б она и могла, в миг просветления души своей, заняться посадкой фруктового деревца, то уж никак не глубокой ночью. Великая глупость зачастую недалеко находится от большой мудрости, Понятно, что она под деревьями что-то ценное зарыла.
А вот сейчас, вместо неё молодка приехала со своим мужиком, который пока толком не знает, зачем он здесь. Получается, она искать сюда что-то явилась… и тоже ведь с саженцами. По глупости своей от Ивасёвой не далеко ушла. А если так, значит, убита Зойка, и не этим мужиком. Ведь поначалу он находился в неведении, насчёт спрятанного, а потом… «прозрел». Получается, что женщина эта, ушлая и лихая, скорей всего, и убила Ивасёву. Ведь она-то, Зоя Михайловна, как раз, в эти дни и должна была появиться здесь, у Никодима. «Хочу проститься, дедушка. По саду твоему под луной побродить. Уезжаем мы с сыном далеко, на Дальний Восток». Вот и уехала… в беспредельное…
Уж Господь сам решит, уж куда, когда и кому отправляться. Вот и всё дедово колдовство-волшебство. Таких следователей, как он, видно, по всему Земному Миру, разве что сотни полторы и наберётся.
– Сколько же американских долларов лежало в большой продолговатой коробке из нержавеющей стали? – теперь уже своим вопросом Зуранов удивил старика.
– Почему же ты осведомлён об этом? – не удержался от встречного вопроса Никодим.
– В чём же ещё пока можно держать валюту? Ведь Ивасёва была банковским работником. Она очень опасалась, что именно я национализирую эти кровавые деньги, – пояснил Зуранов. – Жаловаться ей было бы некому. Всякий бы спросил, откуда и что…
– Ты, Лёха, оказывается, тоже колдун, – Валерия подмигнула Зуранову и сказала старику. – Бог с ними, дедуля, с долларами! Оставь их себе. Тебе их на пять безбедных жизней хватит. Лучше пейте, мужики! Но хорошо закусывайте!
– Напрасно дерзишь, госпожа моя, – с достоинством ответил Никодим, выпивая очередную порцию коньяка и тут же закуривая сигарету «Кент», – мне деньги ни к чему. Меня добрые люди, если надобно станет, и накормят, и напоят, и сожгут или закопают в землю, когда мой час смертный настанет.
Никодим выпил ещё. Немного расслабился, поэтому стал более откровеннее перед Алексеем и Валерией. Перво-наперво он сказал, что только нечисть по ночам «в гости ходит». Потом он посетовал на то, что многие из тех, кто приходит к нему, а после его потом хает, за глаза, «за веру истинную», опять сюда, на этот порог тащатся. Если ты не веришь Никодиму, сомневаешься в его праведных словах, то какого же лешего, снова и снова сюда приходишь совета просить, душу излить и прочее?
Он, Никодим, ведь не стоит с плакатами на городских площадях, не предлагает народу свои экстрасенсорные услуги «за плату». Не ходи сюда! И все дела. Забудь в этот дом дорогу! Не гневи Бога! Ибо тебя Господь не защитит потому, как ты двуличен, а значит, лжив и Бесу подобен. Да и служителей всех религиозных концессий и сообществ Никодим не хает. Пусть себе… процветают. В добрых помыслах любая дорога приведёт к Богу, но только если эти помыслы святы, с заботой о ближних и дальних. А пути-то бывают и прямые, и окольные.
Выслушав короткий рассказ Зуранова о том, как физически уничтожают людей «чёрные банкиры», Никодим ухмыльнулся и неоднозначно сказал:
– Они не одни такие. Не просто следует смотреть, а видеть.
– Да, и официальнго существующие банки проценты загибают аховые, вгоняют людей в долговые ямы! – сказала Валерия. – И правительство делает вид, что ничего страшного не происходит! Явная аномалия.
Никодим махнул рукой, дескать, что уж там говорить, когда всё ясно, как день. Он встал с топчана и пошёл в спальню, к своему сундуку, открыл с шумом крышку, достал оттуда огромную хромированную коробку, и принёс её в горницу, поставил на стол.
– По моим подсчётам, – предположил Зуранов, – здесь должно быть около миллиона долларов. В противном случае, Зоя Михайловна – ангел.
– Полтора миллиона, – по-житейски просто ответил Никодим, – копейка в копейку.– Чай деньги считать научился, что наши, что басурманские. Впрочем, все они от Дьявола. Чувствовал, что за ними приедут, вот и отрыл… клад. Нечего у меня тут лопатой деревья беспокоить и клубнику топтать. Растениям-то хоть пожить дайте. Да и вы не саженцы яблонь привезли. Продали вам на рынке ушлые мальчуганы три дерева… не знаю, что. Но, вроде как, хорошие из них опосля ивы вырастут.
– Я так и чувствовала, что юные скауты меня надуть хотят, – возмутилась Валерия. – Совсем молодые ребята, а всучили…
– Всех тянет к обману, ради… бумажек этих, даже отроков. В грех с малых лет впадают, – продолжал гнуть свою линию старик. – Но истинно скажу, деньги большие и нечестные от… Лукавого.
– Но ведь и Дьявол – божье создание, – возразила Валерия.
– Сие утверждение, весьма, спорно, госпожа моя,– возразил Никодим, и, возможно, кощунственно. Иные люди думают, что в рай идут, ан, нет – на закланье. Ведь смешно то и дико! Ведь никто же из истинных в вере не ходит к Господу дорогой многолюдной и торной, да ещё и под звоны шумные.
– Вы о чём это? – спросила Валерия. – Стараюсь понять, но не могу.
– Разве можно корить слепца за то, что он не зряч? – сказал Никодим. – Сочувствие тебе своё выражаю и тем, кто путь к Истине потерял.
Всё-таки, за живое задел Зуранова самоуверенный, но довольно неглупый старик. В чём-то он прав, но во многом – нет. Сыщик изложил свою точку зрения по отношению к Высшим Силам, стоящим над человечеством и лично им:
– Я знаю одно. Чем меньше нечисти в России будет, преступников всяких мастей, тем честным людям легче жить станет. Просто тебе, как бы, святому, да и другим, не похожим на тебя и похожим, легко рассуждать, сидя на завалинке… А по Нашей Земле враг идёт, он убивает, насилует, грабит… Ведь не ты же остановишь. Легко верить в Бога, отойдя от забот и тревог земного мира… Я тоже верую! Свято верую и даже общаюсь с одним из его Посланников! Но Господь у меня свой: милосердный к милосердным, и жестокий к жестоким. А деньги, что ты нам дал, на доброе дело пойдут. Или я не прав?
– То-то и беда, что в сомнениях нахожусь и я, – признался Никодим. – Молчит Господь на счёт вас то… Ничего не желает мне говорить о таких, как ты. А сказал бы, что вы дети самого Сатаны или Дъявола, то сжёг бы я эти рубли американские в русской печи. Вот так-то, человек! Может, ты и есть Меч Божий, но и тут – сомнения.
– Не сомневается только эгоцентрист и дурак,– выразила своё определённое мнение на этот счёт Валерия. – Значит, и вы придёте к Богу, Никодим. Но дорога будет долгой и длинной.
– Может быть, так, а может, и нет… Однако, я устал, притомился, – переменил дед тему разговора и задумался.– Уезжайте прямо сейчас! Не поминайте меня лихим словом. Всё едино. Один путь остался у меня. В четверг следующей недели, вечером, отойду я к Богу.
– Но насчёт вашей смерти, отец Никодим, я сомневаюсь. Вы – мужчина в силе, – сказала ободряюще Валерия. – А вот, что нас-то с Алексеем ждёт, скажите.
– Ни слова не поведаю, чтобы вы не робели до часа рокового, – неоднозначно ответил старик. – Но хуже того, что у вас было, уже не случится. Смерти-то нет. Если и есть, то вот она, тут, в земных оковах. Но вижу, вам ещё долго идти по стезе кровавой. Но в смятении я. Первый раз за жизнь не ведаю, кто вы такие – от Бога ваш путь или от Дьявола. Прощайте на добром слове! Но всё одно, со Злом не мечом надобно бороться, а Любовью. Я тоже пока во тьме блуждаю… Но я не слеп, как великое большинство людское, и в руках у меня если не лампада, то горящая лучина.
На том и расстались с чудаковатым стариком, который «не в силах сподобиться эти гроши чёрные во благо человекам употребить». За рулём была Валерия. Зуранов выпил много, но был трезв, ибо задели, зацепили за душу слова, сказанные стариком. Не все, конечно. Они ехали домой с богатой… выручкой.
В дороге они беседовали о многом, но только не об Никодиме, странном, с претензиями не только к людям, но даже ко Всевышнему… Он – своеобразный протопоп Аввакум (Петров), который, по утверждению некоторых «святых»… заблуждался.
Но вот пришло время тягостного и томительного ожидания для всех троих пленников – и наступило утро следующего дня. С первыми лучами солнца их вывели к Камню Поклонений. Там, над толпой, празднично отбеленный и смазанным прозрачным густым маслом, гордо возвышался над празднично настроенной толпой Череп Громона. Мужчины-воины, женщины, дети, старики надели по случаю посещения Долины ухода на Небо самые лучшие свои одежды. У многих имелась даже обувь, сшитая из кож самых разных зверей.
Волосы пленников под бой примитивных, но звучных барабанов самые привлекательнее девушки украшали большими красными лилиями Зю-Муль-Дэ. К людям чужого племени Хитрые Кошки в этот день относились очень почтительно, как того требовал Закон по отношению к тем, кто очень скоро станет Священной жертвой для Дён-Дёна и кого растерзают клыками и когтями Покровители в Долине ухода на Небо.
Пусть пленники и знали, что никаких пещерных тигров в этом месте уже нет и Хвостатые Люди уже готовы к бою, волнение давало о себе знать. Имелся и запасной вариант. Зур всегда сможет «унести» двух человек в Мир Будущего. Но такое произойдёт только в том случае, когда Вла и Лё будут находиться рядом с ним. «В данной критической ситуации никто и ни от чего не застрахован».
Лё был очень взволнован, Вла хмур, даже Зуру передалось празднично-кровожадное настроение толпы. Он на мгновение прикрыл глаза и увидел задумчивое лицо Лики-Ти, а потом великое множество убитых и раненых Хитрых Кошек, и ему стало жаль их. Может быть, первый раз в жизни, Зур посочувствовал врагам, которые не так уж и хитры, и мудры, и которые, возможно, ему совсем не враги. Просто, они не понимают, что совершают зло. Вспомнились ему и слова старца Никодима, призывающего бороться со злом любовью. Но как это сделать? Практически, невозможно, да и нелепо.
Обезьяны там, в Долине ухода на Небо не пощадят ни старого, ни малого. Они, почти все без исключения, знают только Зура. Грыг строго приказал им не трогать двух людей, которые находятся рядом с Идущим по следу. Да и тут может произойти ошибка. Но они будут вооружены автоматами Калашникова, которые уже спрятаны наверху, над ущельем, в надёжном месте. А сейчас у них, в «карманах» набедренных повязок по вальтеру и по паре запасных обойм к ним. По этой причине им улыбаются и машут руками женщины, наивно полагая, что такой величины у пленников их телесные «дротики». Дамы всех времён и народов всегда склонны выдавать желаемое за действительное.
Зур поднял правую руку вверх, обратился к вождю Кошек и ко всем собравшимся:
– Пусть знает Томбон и пришедшие сюда, что пленники не верят в их богов! Томбон должен отпустить Зура, Вла и Лё на свободу и остаться со своим народом здесь, в селении, чтобы жить в мире и спокойствии! Пленники всегда сами способны уйти из ущелья! Но они сделают это только тогда, когда Томбон отдаст свою власть другому человеку.
– Томбон понимает, что дорогих гостей и однвременно пленников обуял страх, – почти добрордушно сказал вождь Хитрых Кошек. – Поэтому он сейчас никак не реагирует даже на самые обидные слова.
– Новый вождь Кошек, – продолжал Зур,– должен будет поклясться всеми своими… богами, что никогда его народ не причинит зла другим племенам, если они первыми ни нападут на Кошек! Если произойдёт не так, а по-другому, то Великий Дагу Бо не пощадит никого из Кошек, которые выйдут из ущелья! Никто не спасётся от страшной мести Справедливых Жителей Неба!
На эти слова Зура почти все собравшиеся среагировали громким, каким-то, забористым смехом и восторженными воплями. Все до единого из Кошек, и старые, и малые, посчитали слова Идущего по следу обычным проявлением страха и неверием в вечную жизнь. Но кричали Кошки весело, беззлобно. Они, действительно, понимали душевное состояние отправляющихся на смерть и относились к словам Зура с юмором и, пожалуй, если не со скрытым уважением, то терпеливо, не впадая в гнев. Разве же можно в такой день сердиться?
Вождь Хитрых Кошек улыбнулся и довольно громко сказал:
– Пусть Зур и его друзья не беспокоятся! В Долину ухода на Небо сегодня Томбон берёт половину своего войска и населения! Людей очень много, и никто из них не боится жалких и глупых обезьян, не способных владеть луками и копьями!
– Га! Га! Га! – неслось со всех сторон.
– Все собравшиеся здесь подобны чёрным озёрным гусям Нак-Ру-Жи, которые заладили своё глупое «га-га»! Но пусть знают они одно! Всё случится так, как случится! – выкрикнул Вла. – Пусть знает Томбон, что Великий Зур никогда не ошибается!
Никто не воспринял всерьёз и слова вождя Племени Уходящих. А вот Лё находился в страшном смятении. Он уже не верил ни тем, ни другим. Но, всё же, надо отдать ему должное, вскоре молодой воин нашёл в себе силы и – переборол страх, приободрился. Он даже улыбался, идя навстречу смерти. Он перешёл границу боязни за собственную жизнь и мысленно пел песню о том, как на берегу Ом-Лом жила большая черепаха и радовалась тому, что она очень большая.
Не однажды Хитрые Кошки выходили за пределы своего селения, чтобы проводить очередную жертву или покойника в последний путь… отдать их в распоряжение Священных тигров. Какая разница – живые или мёртвые! Всё относительно, и, вероятно, люди Раннего Неолита это понимали, пусть и не были знакомы с трудами Эйнштейна. Они чувствовали нутром своим, что ничего мёртвого в природе Мироздания нет и не может быть, но… по-своему.
Путь к Долине ухода на Небо считался самым Великим праздничным шествием племени, да и, пожалуй, грандиозным, особенным торжеством. Но оно происходило в Племени Хитрых Кошек довольно часто, по мере накопления покойников, пленников и нарушителей Закона. Порой и лояльным гражданам, но тех, кого недолюбливал Томбон, выпадала «почётная» честь, вне очереди, быть съеденными пещерными тиграми.
Но трупы больше десяти-двенадцати суток, даже в специальных примитивных «холодильниках», в проточной воде горных речек, Кошки не держали в ущелье. Человеческое мясо «с душком» пусть и ели хищники, но не очень охотно. Всё же, они предпочитали свежую кровь. Но выше, над ущельем, водились медведи, гиены, шакалы и прочие хищники. Они, как и птицы-стервятники, не брезговали ничем. Тигры только до поры-до времени держали Долину ухода на Небо под своим контролем, расправлялись с живыми людьми, а потом уходили.
Теперь же всё изменилось. Даже медведи опасались подходить к смердящей «кормушке». Уж они-то обожают изрядно подпорченное человеческое мясо. Растениеядные обезьяны поставили на этой вакханалии крест и посчитались не только с тиграми, но с наиболее наглыми и отчаянными медведями.
Среди идущих на смерть были только Зур, Вла и Лё. Видно, разжалованного толмача Скризидера оставили на потом или пока пожалели. Великий сыщик и его друзья шли за теми людьми, которые несли на носилках около десяти трупов. Здесь Зур увидел украшенные цветами и обмазанные кабаньим жиром тела тех, кого убил в поединках его отец. Но трупа коварного и подлого Акана, нарушившего условия единоборства, здесь не было. Томбон сдержал слово, данное перед всеми и, скорей всего, скормил тело бесчестного воина, своего недавнего любимца, собакам – полудиким и полуручным.
А в голове шествия находился большой, хорошо вооружённый, отряд, в основном, с длинными копьями с кремниевыми наконечниками. У них имелись и луки, для дальнего боя. Следом за пленниками, которые шли со связанными руками, шествовали старейшины и колдуны, потом – основное многочисленное войско во главе с Томбоном, часть мирного населения, и замыкал шествие отряд воинов – лучники и копьеносцы.
Всё, по предварительному объяснению Томбона, произойдёт очень просто и быстро. Зура, Вла и Лё приведут на место, торжественно привяжут лианами к стволам деревьев или большим кольям, предварительно расчистив для новых жертв место от груды костей и разлагающихся, недоеденных, трупов, которых здесь груды. Даже старого опытного воина такое зрелище могло привести, если не в состояние страха и отчаяния, то, наверняка, смятения и уныния. Но разве когда-нибудь и кто-нибудь должен подавать вид, что тут ему нестерпимо…скучно? Конечно же, пленников сначала развяжут, разденут и натрут кабаньим или собачьим жиром.
Обо всём этом размышлял Зур. И пока они шли, поднимаясь из ущелья через один охраняемых выходов в высокогорье, сыщику удалось увидеть нескольких обезьян. Неужели Грыг не понял его указаний? Но так не должно быть. Ведь Хвостатый генерал отличался особой сообразимтельностью. Он научился понимать и выполнять распоряжения Идущего по следу… Вожак стаи Грыг ничего не должен был забыть или перепутать.
Но вот большая колонна Кошек с пленниками довольно быстро поднялась вверх и пришли к зловещему и зловонному месту. От вида переломанных человеческих костей, высохшего и гниющего мяса сморщился даже Томбон. А уже не такой взволнованный Лё, неестественно улыбаясь, довольно громко пел песню о большой черепахе.
«Какая большая черепаха живёт на берегу реки Ом-Лом. Она очень весела и счастлива, она ведь очень большая. Даже крокодилы, проплывающие мимо неё, с почтением говорят: «Здравствуй, большая черепаха! Все, кто плавает здесь, рады, тому, что ты такая большая». Такая вот весёлая и немудрёная песня, очень напоминающая знаменитое американское штатовское кантри. Простенький, примитивный юмор при желании всегда можно объявить глубоким по содержанию. А там уж зрители и слушатели сами решат, где следует безудержно и непрерывно смеяться.
На жертвенном месте, среди человеческих костей, сам Томбон обратился к Дён-Дёну, торжественно вознося руки к небу. Он убеждал своего бога, что в жертву ему, через желудки пещерных тигров, Хитрые Кошки отдают самых достойных людей и дорогих гостей. Пленникам приятно было слышать, как Томбон расхваливает их: «Мудрый и Великий Идущий по следу Зур», «Самый ловкий и смелый Великий вождь Племени Уходящих Вла», «Красивый и всегда поющий песню о большой черепахе молодой Великий воин Лё».
Всех эпитетов и похвал не перечислить, да и не запомнить. В это время пленники с удивлением мысленно недоумевали: «Если мы такие хорошие, то почему нас должны сожрать?»
После этого были произнесены более скромные дифирамбы трупам шести воинов, которых убил Вла; телам двух женщин, древнего старика и мальчика. Уже начавшие смердеть только что принесённые сюда тела людей, Кошки свалили прямо с носилок на груды костей. Трупы упали на землю в смешных, неестественных позах. Впрочем, весёлого тут мало, больше жуткого. Зур начал по-настоящему волноваться. Явно то, что обезьяны задумали какой-то тактический маневр, но как бы их планы ни завершились для пленников тотальным исходом.
На лице Вла выразилось недоумение. Неужели Зур ничего не придумал для их спасения? А Лё, у которого настроение то и дело менялось, глотая слёзы, продолжал истошно петь немудрёную, но трогательную песню о большой черепахе. Каждый куплет баллады состоял из двух-трёх постоянно повторяющихся фраз. Вла гневно прокричал Лё, что он, лично сам, категорически не переваривает ни рэп, ни штатовское кантри. Но молодой воин ничего не понял, наверное, потому, что ещё не достаточно хорошо изучил русский язык. Тогда сказал уже гневно Зур, на языке Уходящих:
– Идущий по следу очень желает, чтобы Лё прекратил своё гнусное и гадкое завывание. История жизни большой черепахи уже всем надоела, даже Томбону!
Когда Лё замолк, Зур дал понять им обоим, что как только руки всех троих будут свободными, надо будет, не раздумывая, стрелять из вальтеров по первым попавшимся воинам, и прятаться от Кошек в густых зарослях вишнёвых деревьев Глю-Ми. Именно там, под одной из коряжин, лежат автоматы Калашникова.
Если полые внутри древесные чурки и обтянутые по краям кожей индюков Са-За-Бра можно назвать барабанами, то под барабанный бой крепкие воины, почему-то в масках из древесной коры, принялисьб развязывать пленникам руки, чтобы потом снять с них набедренные повязки… Времени терять было нельзя. Первым вырвал из своих промежностей вальтер, именно, Вла и выстрелил в упор в двух воинов, громко прокричав, на родном русском: «За Родину! За Сталина!».
Не заставили долго себя ждать Зур с Лё, который уже умел обращаться с огнестрельным оружием. Таким образом, пятерых человек они успешно уложили… навсегда, а двоих ранили. Им предстояло под несколькими десятками стрел и летящих копий пробежать пятнадцать-двадцать шагов, отстреливаясь, до границы густой вишнёвой части. Благодаря растерянности и возникшему удивлению Кошек, им удалось это сделать.
Они довольно скоро нашли автоматы, привели их в боевую готовность и стали отстреливаться. Но Кошки активно напирали, продираясь к ним сквозь чащу… Благо, что применить в таких густых зарослях копья и луки не представлялось возможным, поэтому Зур, Вла и Лё успешно держали оборону. Но они прекрасно понимали, что через десять-пятнадцать минут от них не останется и мокрого места.
Вдруг они услышали грозное и громогласное рычание. Это Хвостатые воины, пользуясь тем, что спасшие себя из плена люди, отвлекают Кошек успешными боевыми действиями, внезапно напали на врага. Неожиданность, большой численный перевес, сила и ловкость обезьян практически через полчаса решили исход битвы. Обезьяны не щадили никого. Они легко, словно перезрелые дыни, раздавливали черепа воинов, стариков, женщин и детей. Прекрасно владели дубинами…
Высокие цветущие травы оросились кровью, мозгом, испражнениями… Жуткое зрелище. Оно напоминало почти такое же, после окончания битвы Огненных и Хвостатых Людей. Обезьяны яростно добивали раненых, разрывая огромными лапами-ручищами грудные клетки заносчивых и самоуверенных Хитрых Кошек. Если бы воины Грыга питались человеческим мясом, то картина нарисовалась бы более страшная. Почти никому из Племени Хитрых Кошек не удалось остаться в живых. Даже безоружных и слабых обезьяны не пощадили. Они не знали, что таковых не следует убивать.
